Если одежда Джека только расстегнута (возможно, пуговицы вырваны с корнем), то с Уэнделлом ситуация гораздо хуже.

Рубашка в лохмотьях. Живот нависает над белыми трусами с большим желтым пятном от мочи. Коричневые габардиновые брюки он тащит за собой одной ногой. Они волочатся по ковру, как содранная змеиная кожа. Он в носках, но левый определенно надет наизнанку.

— Что ты сделал? — орет Уэнделл. — Голливуд, сукин ты сын, ЧТО ТЫ СДЕЛАЛ С МОИМ ДИК…

Он замолкает. Челюсть у него отвисает. Глаза широко раскрываются. Джек замечает, что волосы репортера встали дыбом.

Уэнделл тем временем замечает, что Джек Сойер и Джуди Маршалл, полуобнявшись, лежат на полу среди осколков стекла и бумаг. Их одежда в беспорядке. Обстановка, конечно, не самая романтичная, но если Уэнделл и видел двух людей, находящихся на грани совокупления, то они перед ним.

В голове все путается, сменяя друг друга, мелькают невероятные воспоминания, его шатает из стороны в сторону, живот урчит, как стиральная машина, в которую заложили слишком много белья, ему просто необходимо ухватиться за что-то понятное и хорошо знакомое. Ему нужны новости. А еще лучше скандал. И пожалуйста, Джек Сойер и Джуди Маршалл лежат перед ним на полу.

— НАСИЛУЮТ! — орет Уэнделл во всю мощь легких. Безумная улыбка изгибает уголки его рта. — СОЙЕР ИЗБИЛ МЕНЯ, А ТЕПЕРЬ НАСИЛУЕТ ДУШЕВНОБОЛЬНУЮ ПАЦИЕНТКУ! — Даже Уэнделлу понятно, что никаким изнасилованием тут и не пахнет, но кто и когда кричал: «ТРАХАЮТСЯ ПО СОГЛАСИЮ!» — дабы привлечь внимание?

— Заткни рот этому идиоту. — Джуди одергивает подол ночнушки и собирается встать.

— Осторожно, — предупреждает Джек. — Тут везде разбитое стекло.

— Сама знаю, — рявкает она, а потом поворачивается к Уэнделлу с тем бесстрашием, что хорошо знакомо Фреду. — Заткнитесь! Я не знаю, кто вы, но прекратите орать! Никого здесь не…

Уэнделл пятится от Голливуда Сойера, таща за собой брюки. «Почему никто не приходит, — думает он. — Неужели никто не зайдет до того, как он пристрелит меня или поколотит?» В состоянии близком к истерике Уэнделл не замечает ни сирены, ни криков в коридоре или думает, что все это — плод его воображения, вместе с абсурдными «воспоминаниями» о черном стрелке, о прекрасной женщине в белом и о себе, Уэнделле Грине, сидящем в пыли и, словно пещерный человек, пожирающем наполовину сырую птицу.

— Держись от меня подальше, Сойер. — Грин все пятится, выставив перед собой руки. — У меня есть очень охочий до денег адвокат. Прикоснись ко мне хоть пальцем, говнюк, и я обдеру тебя как липку… ОЙ! АЙ!