Семь четырнадцать! Когда последний раз он спал днем чуть ли не три часа? А когда видел сон, в котором становился зрячим? На второй вопрос ответить проще простого: насколько он помнит, ни-ко-гда.

Где эта тропа-просека?

Кто шел за ним?

Что за дом стоял впереди?

— Не важно, — сообщает Генри пустой гостиной… если она пустая. — Это ведь был сон, ничего больше. Пленки, с другой стороны…

Он не хочет их слушать, никогда в жизни не испытывал столь сильного желания не слушать (за исключением, возможно, одной чикагской группы, поющей: «Знает ли кто-нибудь, который сейчас час?»), но должен. Если прослушивание поможет спасти жизнь Тая Маршалла или любого другого ребенка, должен.

Медленно, с огромным трудом передвигая не желающие слушаться ноги, Генри Лайден идет в студию, где на звуковом пульте его дожидаются две кассеты.

***

— На небесах пива нет, — бесстрастным, монотонным голосом сообщает Мышонок.

На его щеках выступили отвратительные красные пятна, нос заваливается набок, как атолл после подводного землетрясения.

— Вот почему мы пьем пиво здесь. А когда… мы уйдем… отсюда… наши друзья выпьют все пиво.

Все это продолжается не один час: философские изречения, советы начинающему пивовару-любителю, строки из песен.

Свет, пробивающийся сквозь одеяла, заметно потускнел.

Мышонок замолкает, глаза закрыты. Затем вновь начинает говорить:

— Сотня бутылок пива на стене, одна сотня бутылок пива… если хотя бы одна свалится…

— Я должен идти, — говорит Джек. Он оттягивал этот момент, сколько мог. Убежденный, что Мышонок скажет что-то очень важное, но больше не может здесь оставаться. Потому что где-то совсем в другом месте его ждет Тай Маршалл.

— Подождите, — останавливает его Док. Роется в саквояже, достает шприц. Поднимает иглой вверх, несколько раз щелкает по пластиковому корпусу.

— Что это?

Док смотрит на Нюхача, на Джека, мрачно улыбается.

— Подгоняло, — отвечает он и втыкает иглу в руку Мышонка.