И вдруг случилось нечто странное: непонятный предмет, похожий на длинный ящик или гроб, стоявший посреди костра, начал вращаться и отгонять от себя языки пламени.

Плясуны сразу попятились назад, жуткая какофония — подобие музыки — стихла, а Эрифф перестал хлопать в ладоши и встал на ступеньке, раззявив рот и выпучив глаза. Часы времен вращались все быстрее и быстрее, и наконец поднялся ветер — настоящий смерч — и погнал огонь во все стороны. Рогатые мерзавцы стали разбегаться кто куда, вопя и бормоча. Их шелковая одежда быстро загоралась, и им пришлось хлопать по себе руками, чтобы погасить огонь.

А корпус часов времен, продолжая вращаться, поднялся над закопченной мостовой, а поднятый вращением смерч погнался за убегающими рогатыми тварями. Могучий ураган разбрасывал толстые горящие бревна, как соломинки, завывая, словно демон бури. Вращение часов становилось с каждым мигом все быстрее. А потом, когда часы поднялись высоко над площадью, они накренились и словно бы нацелились прямо на базальтовый пьедестал… и на гигантский рубин!

В конце концов Эрифф, собравшись со скудными мыслями, побежал вниз по ступеням пьедестала — но было слишком поздно. Часы устремились вниз с такой чудовищной скоростью, продолжая при этом бешено вращаться, что когда они врезались в гигантский рубин, то пронзили его насквозь, и он разлетелся на куски.

Осколками рубина Эриффа разорвало на части, когда он мчался вниз по ступеням. А корпус часов времен пронесся дальше и на полном ходу врезался в стену ближайшего здания, пробил в нем дыру и наконец замер в неподвижности посреди развалин. На пару минут на площади наступила тишина.

Де Мариньи, находившийся внутри часов, сражался с приступом тошноты. Худо ему было не только с похмелья, но и из-за того, какой разор он учинил в пространстве за последние несколько секунд. Он увидел результаты своего гнева и… пьяному или трезвому, ему такое было не душе сейчас, когда злость пошла на убыль. Одно дело было хладнокровно расправиться с теми тремя мерзавцами, которые были по-настоящему опасны для привязанных к ступеням пьедестала Титуса Кроу и Тиании, но совсем другое — хладнокровно смотреть на то, что творилось теперь на площади.

Окровавленная, перепачканная слизью мостовая была просто усеяна трупами. У многих были оторваны руки или ноги, а кого-то разорвало в клочья, как Эриффа, взрывом гигантского рубина. Остальные лежали в дымящейся одежде или попали под горящие бревна. Раненые ползли по площади в разные стороны, безумно вопя и бормоча от страха и боли…