Однако, это не могло продолжаться долго. Я со стоном открыл глаза, улыбнулся склоненному надо мной лицу. Девушка же тихонько гладила меня по волосам, а перо щекотало то скулу, то затылок, то заднюю часть шеи.

— Сколько прошло времени? — Я завозился, пытаясь понять состояние своего тела.

— Почти сорок минут, — Грустно улыбнулась птица-оборотень, — Эта неопытная Цуру вылечила раны на голове, срастила кости правой руки, убрала синяк с ног и спины, но Вам все еще необходим отдых. У этой беспечной Цуру слишком мало сил и опыта, чтобы оставить такие раны без последствий.

— Не страшно. Пока дышу — надеюсь, — Тихо ответил я. Ее глаза расширились, а потом девушка кивнула, отвернулась в сторону, вытерла рукавом футболки влажные дорожки на щеках. Сколько же Цуру плакала над моим бездыханным телом? Раскаяние и благодарность переполнили мою голову, тяжелую и непослушную после обморока.

Ее преданность, ее искреннее беспокойство стали для меня новым опытом. Мои прошлые девушки или ложные друзья не утруждали себя ни помощью, ни добрым словом. Только насквозь фальшивое сочувствие да меркантильные запросы. Пожалуй, стоило потерять веру в людей в прошлом мире, чтобы обрести верность ёкая в этом.

— Отдых — это хорошо. А еще лучше — поздний ужин, — Кивнул я. После лечения действительно стало легче, зато напал сильный, нечеловечески сильный жор. Вместе с ним резко захотелось в туалет, а еще — спать. Как сделать все это одновременно я не знал, но проверять на практике решительно не стоило.

— Помоги мне встать, — Снова сказал я. Цуру без лишних слов подала мне руку, с нечеловеческой силой поставила на ноги, сама довела до ванной комнаты. Даже вручила сменную одежду, прежде чем опустить свои большие глаза, наполненные смирением и грустью.

— Спасибо, Цуру, — С чувством сказал я. Хотелось обнять ее, но грязная, заляпанная кровью, блевотиной и дорожной пылью одежда не располагала к сантиментам. Я лишь улыбнулся как можно искреннее и, тяжело переваливаясь с ноги на ногу, вломился в уборную.

Там меня и накрыло. Я сидел на унитазе, комкал в руках туалетную бумагу и тихо выл сквозь зубы. Не от боли, нет. От осознания того, что стал убийцей. Одним из тех людей, чьи личности искренне презирал.

— Тварь я дрожащая, или право имею? — Теперь я легко мог понять метания Раскольникова. Да, Йошимура был тем еще ублюдком: злым, хитрым, завистливым, изворотливым сукиным сыном. Кривая дорожка его жизни не могла вывести парня никуда, кроме кладбища или криминального авторитета. И все же, все же, все же…

— Ну, в этой ситуации можно найти и плюсы, — Я криво усмехнулся, пока смотрел, как льется вода из смесителя в душе, — Все терзания теперь — мои собственные. Даже воспоминания о матери Кано или о клановом произволе больше не вызывают ничего, кроме вялого раздражения.