Время лечит, жизнь же берёт своё. Клесх знал и это. Любая боль рано или поздно перестаёт мучить из оборота в оборот. Не проходит, не становится слабее. Делается привычной. С ней смиряешься, и оттого кажется, что болит, как будто меньше. Он ждал. Терпеливо ждал, когда это случится. И, наконец, дождался.

Нэд однажды спросил его — затеял ли Клесх облаву из мести? Глава удивился. Из мести? Нет. Его душили гнев и досада на себя, злоба на обнаглевших от безнаказанности Ходящих… Но охотиться на Серого, ради воздаяния? Смешно. Мстить можно равному, разумному. Кто же мстит одуревшему псу? Клесху не нужна была месть. Ему всего-то нужна была уверенность в том, что ополоумевших волков, медведей, рысей станет меньше.

В дверь постучали. Глава встрепенулся, отвлекаясь от дум. В покое стало уже совсем темно. Обережник затеплил лучину.

— Ну? — сказал он. — Входи, коли пришел.

На пороге тот же миг возник крепкий парень с заметно отросшими волосами, открытым лицом и носом картошкой.

— Господине… — почтительно произнёс он.

— Уруп, тебе-то чего не спится? — удивился Клесх, признав робича Радоньского посадника.

— Господине, поклониться пришел, — ответил парень, до крайности изумлённый тем, что его не только признали, но и вспомнили по имени. — Спасибо тебе.

Он переменился. Стал твёрже, увереннее, исчезло из взгляда и голоса униженное смирение. Ладный дружинник получился из бывшего холопа. А коли отобрали его на облаву, значит, старается. А, может, и сам вызвался.

— Будет… — ответил Глава и поинтересовался: — Отец-то больше добро не таит?

— Не таит, господине, — Уруп зашёл и сел на лавку. — Господине, я просить тебя пришел.

Клесх удивленно приподнял брови:

— Опять?

Парень не смутился, кивнул и ответил:

— Дозволь грамоте обучиться. У сторожевиков добро считать времени не с избытком. А я в городе всем свой — с холопами знаком и мне они верят. Я могу считать подати и знать наверняка — утаивает кто или по чести платит. Господине, я на совесть работать буду, ни медяшки не утаю. Только грамотой не владею — не по силам оттого взяться.

Глава откинулся к стене и внимательно поглядел на парня. Уруп смотрел с надеждой, а на его простом круглом лице жила спокойная уверенность не только в себе и своих словах, но и в данном обещании. Твердый был Уруп. Как камень. Об такого и нож затупишь, и зубы сточишь.

— Я поговорю со Стреженем, — сказал Клесх.

Уруп просиял и ответил:

— Дак он сам меня к тебе отрядил. Сказал, мол, иди, проси. Коли Глава дозволит, я не против.

Обережник усмехнулся: