– Каждый раз не перестаю удивляться, – прогудел Кречетов. – Хотя осознаю́, что, по большому счету, атомы – это маленькие кирпичики, из которых можно построить что угодно. Главное, знать, как строить!..

В его механическом голосе слышалась нескрываемая гордость. Наверно, он говорил бы еще, если б с потолка не упала огненная капля. Упала – и разбилась возле ног Кречетова на крохотные фрагменты, продолжающие гореть.

Ученый инстинктивно сделал шаг назад и задрал кверху свой аквариум. Непонятно, чем он смотрел, так как в сосуде на его плечах глаз не наблюдалось, но среагировал быстро:

– Напалм! – визгливо, словно пилой по стеклу провели, воскликнул он. – Они залили зал сумм напалмом! Еще несколько минут, огонь просочится через потолок, и все здесь сгорит к чертям! Бегите!!!

Он ринулся к контейнеру, в который сунул половинку академика Захарова, схватил его своими лапищами, выдрал из пола и помчался куда-то в глубь зала.

– Наверно, он очень хочет жить, – задумчиво сказал Томпсон, глядя ему вслед. И произнес он это голосом человека, который искренне удивляется людям, имеющим такие странные желания…

* * *

Потолок набухал огнем. Жидкое пламя просачивалось сквозь щели перекрытий – а может, и прожигало их. Напалм бывает разным. Например, пирогели способны прожигать даже металл, достигая температуры порядка тысячи шестисот градусов…

Я смотрел, как шустро сваливает Кречетов, и понимал – в данной ситуации это единственно верное решение. Если, конечно, мы еще планируем немного пожить. С напалмом шутки плохи. Не сгоришь, так задохнешься от дыма, которого эта гадость при сгорании выделяет немерено. И самое паскудное, что я ничем не мог помочь своим друзьям.

Я раньше видел, как проходит процесс превращения мертвой матрицы в живое существо. И понимал, что до окончания трансформаций осталось минут пятнадцать. Но за это время напалм гарантированно зальет лабораторию полностью, и мы здесь просто сдохнем вместе с матрицами, которые так никогда и не станут моими друзьями, вернувшимися с того света.

– Кречетов прав, бежим отсюда, – сказал я Томпсону. И даже за рукав его дернул, чтоб он пришел в себя, оторвал наконец взгляд от автоклавов и вернулся в реальность.

– Зачем? – пожал плечами лейтенант.

– Хотя бы затем, чтоб твоя американская задница не поджарилась, так ведь у вас говорят? – раздраженно бросил я.

– Пусть жарится, – невесело усмехнулся Джек. – Мне уже все равно.

Подобное отношение к собственной жизни я всегда считал слюнтяйством. Но Томпсон не был слабовольным бесхребетником из тех, кто при виде опасности цепенеет и стонет «оставьте меня, я лучше умру». И его можно было понять. Отказаться от своей мечты, когда вот она, перед тобой, почти сбылась, – это очень тяжелое решение, которое мог принять только сильный человек.