«Мне тоже», — добавил Блейд про себя, морщась: один из врачей г'кеков пытался вправить его сломанную ногу.

— Просто отрежьте ее, — сказал он врачу. — И вторую тоже.

— Но у вас останутся только три, — возразил г'кек. — Как вы будете ходить?

— Как-нибудь справлюсь. И новые отрастут быстрее, если отрежете до самого основания. Только давайте побыстрей, ладно?

К счастью, ему удалось приземлиться на две ноги, расставленные на противоположных сторонах от тела. Пришлось выбираться из путаницы тканей и обломков гондолы на трех. Освещенный луной склон оказался каменистым и крутым — ужасное место для квуэна в середине холодной ночи. Но манящие вспышки огней, передающих сообщения от вершины к вершине, подбодрили его, и он, хромая, сумел добраться до убежища.

«Итак, я все-таки смогу рассказать Грызущей Бревно о своих приключениях. Может, я даже запишу их. Нело позволит напечатать на небольшом печатном станке, потому что половина рассказа будет посвящена его дочери».

Блейд знал, что начинает бредить от жажды, боли и недостатка сна. Но если уснет, потеряет свою очередь сразу за Джени Шен. Командир станции, узнав о его полете на воздушном шаре, переместил его очередь вперед, сразу за официальным докладом о ракетном нападении.

«Мне следовало бы чувствовать себя польщенным. Но на самом деле все ракеты уже использованы. Даже если немного осталось, элемент внезапности пропал. И нам никогда снова не удастся напасть на джофуров.

Но мою идею еще не испробовали. А она сработает! Я — живое доказательство этого.

Нужно рассказать об этом кузнецам на горе Блейз».

Так он сидел и кипел от нетерпения, прислушиваясь к длинному, полному специального жаргона докладу Джени и стараясь быть терпеливым.

Когда началась ампутация, Блейд инстинктивно втянул купол, защищая зрительную полоску толстым слоем хитина, который мешал ему смотреть. Он пытался вернуться к тому времени, когда летел в небе первый из своего рода — после космических кораблей, что было так давно.

Но память квуэна недостаточно сильна, чтобы использовать ее как преграду на пути боли.

Трем сильным хунам пришлось держать его, чтобы врач мог сделать свое дело.

ЛАРК

ЛАРК

Когда он пришел в себя, его встретил другой запах.

Первый был клейким и глухим. И когда заполнил помещение, мир исчез под толстым одеялом сладкой остроты.

Новый запах был горьким, резким, отталкивающим, разрывающим бесчувственное состояние. Не было никакого переходного периода смутности. Ларк резко чихнул и рывком сел. Он мгновенно узнал камеру, ее металлический пол и стены, тесное отчаяние этого места.