— Получается, в Оклахоме мы только чуть все не испортили, — задумчиво заметила Муравьева уже за дверью. — Не очень понятно, за что тогда медали…

— Не столкнись янычары с сопротивлением, у них наверняка возникли бы вопросы, — с готовностью ответил ей жандарм.

— А то, что против них оказались неопытные кадеты, турок не насторожило? — спросила Тереза.

— Сие Америка, — развел руками Петров-Боширов. — Туда не всегда получается забросить, кого хочешь — османам сие известно не хуже нас. Да и держались вы более чем достойно. Так что не переживайте, награды заслуженные!

— Понятно, — кивнула молодая баронесса.

— Господин ротмистр, а можно поинтересоваться, от чего именно погиб граф Анатолий? — осведомился у жандарма я.

— Апоплексический удар, — чуть помедлив, ответил тот.

— Табакеркой в висок[1]? — прищурилась Муравьева.

— Зачем же табакеркой? — в деланом удивлении вздернул брови Петров-Боширов. И после некоторой паузы добавил вполголоса: — Чай, не царских кровей персона… Обычным кирпичом.

[1] В нашей реальности от, как злословили записные остряки, «апоплексического удара табакеркой в висок» скоропостижно скончался Император Павел I. Вероятно, что-то подобное однажды случилось и в мире магии

Глава 40

Глава 40

в которой я вхожу в открытую дверь

Несмотря на убежденность есаула Семенова, что в Канзасе мы, типа, и так неплохо отдохнули, на следующий день всей нашей шестерке был предоставлен выходной. Признаться, сперва я все равно собирался пойти на занятия — и так много пропустил — однако потом подумал: «Какого духа?!» — и почти до самого обеда проторчал у целителей, куда накануне поместили Светку.

Каратова спала. Как мне объяснили, раз в два-три дня ее будут будить, чтобы накормить, а затем снова погружать в забытье. О том, чтобы приступить непосредственно к лечению, никакой речи, по-моему, вообще не шло.

Когда я вконец достал персонал лазарета своими вопросами, мне вручили какой-то потрепанный старинный фолиант: на, мол, сам почитай. Чем я и занялся — в меру сил и умения. Книга так и называлась: «Снятая печать: трагедия освобожденного холопа». Я, правда, пока не разобрался, что это — серьезный научный трактат, публицистика или и вовсе художественное произведение, но из того, что успел осилить — шестую часть раздела «Введение» — картина вырисовывалась довольно безрадостная. О чем мне, собственно, сразу сказали в лазарете — да я слушать не хотел.

Выпросив разрешение забрать книгу с собой — целители, кажется, уже на все были готовы, лишь бы спровадить меня наконец из своей тихой обители хотя бы до завтра — с толстым томиком под мышкой я неспешно направился в казарму, но, проходя мимо полигона, столкнулся с выходившими из зала Муравьевой и фон Ливен.