Например, о смерти своих друзей. На этот раз – Ильи Зудова, члена первой сотни, с которым он никогда не был достаточно близок. Тем не менее он приехал в Одессу и после церемонии прощания, траурного мероприятия, в ходе которого Сакс часто отвлекался на мысли о Владе, Спенсере или Филлис, а затем и об Энн, они вернулись в здание «Праксиса» и поднялись в квартиру Мишеля и Майи. Это была не та квартира, где они жили перед второй революцией, но Мишель приложил усилия, чтобы она выглядела очень похожей на ту, прежнюю. Это было как-то связано с терапией Майи, которая все сильнее страдала от психических расстройств – Сакс не знал точно, какое именно наблюдалось у нее сейчас. Ему никогда не удавалось разобраться с излишне эмоциональной частью ее натуры, и он никогда не обращал особого внимания на то, что о ней рассказывал Мишель, когда они с ним встречались. У нее каждый раз было что-то новое и каждый раз одно и то же.

Сейчас, однако, он, приняв от Майи чашку чаю, смотрел, как она возвращается на кухню мимо стола, на котором были разложены памятные альбомы Мишеля. Сверху лежала фотография Фрэнка, которой Майя дорожила много лет, – в ее старой квартире эта фотография висела на кухонном буфете, возле раковины, – Сакс отчетливо ее помнил. Она словно служила отражением тех напряженных лет: они вели свою борьбу, а молодой Фрэнк смеялся над ними.

Майя остановилась и взглянула на фотографию, внимательно присмотрелась. Она явно вспоминала тех, кто умер ранее. Тех, кто ушел уже давным-давно. Но сказала только:

– Какое интересное лицо.

Сакс ощутил холодок. Какой отчетливый, физиологический симптом расстройства! Потерять суть мысли, нить рассуждений – это одно, но это… собственное прошлое, их прошлое – это было нестерпимо. Он бы такого не вынес.

Майя заметила, что они поражены, но явно не знала почему. У Нади в глазах стояли слезы – такое нечасто можно увидеть. Мишель сидел ошеломленный. Майя, почувствовав серьезную ошибку, выбежала из квартиры. Никто ее не остановил.

Остальные встали из-за стола. Надя подошла к Мишелю.

– Это все сильнее и сильнее, – беспокойно бормотал тот. – Сильнее и сильнее. Я и сам этим страдаю. Но для Майи… – Он покачал головой в глубоком унынии.

Даже Мишель не мог ей помочь, – Мишель, который успешно применял свою алхимию оптимизма на всех их прежних отклонениях, делая их отклонения частью своей великой истории, мифа о Марсе. Но теперь история закончилась. Такое уже не превратится в миф. Нет, жизнь после потери памяти – сущий фарс, бессмысленный и ужасный. Следовало что-то с этим сделать.