— Разве вы бы не защитили меня? — спрашиваю я. Ах, черт, опять это мяуканье! Заткнись!
— Мы
— Почему вы ждали так долго? Все должно случиться и уже через месяц! Зачем тянули?
— Беда в том, что мы не можем пойти с тобой, Тодд. А бросить тебя на произвол судьбы… Это невыносимо! Ты еще так мал… — Он опять гладит обложку дневника, — Мы надеялись на какоенибудь чудо, что нам не придется…
…тебя терять, продолжает за него Шум.
тебя терять— Но чуда не произошло, — говорю я.
Бен качает головой и протягивает мне дневник.
— Прости нас. Прости, что все вышло именно так.
И в его Шуме столько искренней скорби, столько тревоги и невыносимой грусти, что я понимаю: он говорит правду и поделать ничего нельзя. Я неохотно беру книжку, кладу ее обратно в пакет и прячу в рюкзак. Больше мы ничего не говорим. Да и что говорить? Все или ничего. Всего не скажешь, остается ничего.
Бен вновь притягивает меня к себе, задевая воротником разбитую губу, как Киллиан, но на сей раз я не отшатываюсь.
— Всегда помни, — говорит он, — когда твоя ма умерла, ты стал нам сыном. Мы с Киллианом очень тебя любим. Всегда любили и будем любить.
Мне хочется промямлить что-то вроде «Никуда я не пойду…», но я не успеваю.
Раздается БАХ!!! — такого грохота я еще никогда не слышал в Прентисстауне, как бутто что-то взорвалось, взорвалось прямо в небе.
И звук мог раздаться только на нашей ферме.
Бен сразу меня отталкивает. Хотя он ничего не говорит, в его Шуме бьется одно слово Киллиан!
Киллиан!— Я пойду с тобой! — выпаливаю я. — Помогу вам драться.