— Он шигжих. — Прорычал Скуластый. — Их все боятся.

— Почему? — Развеселил меня людоед. — Что в Карлухе такого страшного? Я с ним давно знаком. Добряком не назову, но и не злодей.

— Кому как. Он, порождение зла, его мать — шахши уштр.

— А отец крукль. Такой же, как и ты людоед.

— Да. — Согласился Скуластый.

— А чего ты на колени бухнулся? — Над головой пролетела птица и села на дерево. Что за птица я не увидел.

— Ты Зайтан. Потому и бухнулся.

— Сызмальства я Зайтан. Пинали меня, тряпкой по роже били, палкой по спине. Но что бы на колени, такое впервые.

— Был бы я рядом не посмели тронуть. — Прорычал крукль. — Ты Зайтан.

— И что с того? Дурацкое имя, бестолковое.

— Почему дурацкое? — Не согласился людоед. — Ещё не свой, но уже не чужой. Очень даже толковое. Ты слыхал что бы ещё кого-то так назвали?

— Нет, не слыхал.

— Вот видишь. Много разных имён, многих ими называют. Твоё одно, нет больше таких как ты.

— Может и так. — Посмотрел на руки и не увидел закорючек. Пропали, исчезли. — Стало быть — это руны, и ты в них разбираешься. Откуда такие познания?

— Да, руны. Разбираюсь, понимаю. — Выдохнул Скуластый. — Откуда, не знаю. Наверное, передалось по наследству. Кханкая читать обучают, мёртвый язык, древний.

— Кхала не ханкая. Она ключница.

— Ключница? — Хлопает людоед глазами. — Впервые слышу. Кто это?

— Надеялся ты расскажешь.

— Знал бы рассказал. Теперь и я запутался. — Жалуется людоед. — Кханкая не кханкая, кхаутан не кхаутан. А ты действительно Зайтан? Или и в этом отыщется закавыка?

— А я знаю? — Брякнул словами Рафата. Если уже и крукль запутался, что обо мне говорить? Башка что чугунок с подгоревшей кашей. Выбросить жалко, а что с таким добром делать, не знаю. Сижу, чешу голову, спит Серёга, Карлуха храпит. Рафат зарылся в своё рваньё, дрыхнет или прикидывается понять сложно. Лежит бородатый серым холмиком, мошек над ним тьма. — Как думаешь, когда проснуться?