В это время в палатку запрыгнул на одной ноге Степанов.
– Так, Степанов, опять? Вот вечно ты! Марина, снимай повязку. Плохи дела, Саша. Пятки практически нет, кость раздроблена. Придётся ампутировать.
– Солнце моё, ты с ума сошла? Зашивай живее, да я обратно пошёл.
– А ночью – температура под сорок, нагноение и смерть. Этого хочешь? Или ты, как этот Медведь, до утра не планируешь дожить?
– Вообще, планирую… Не важно, что я планирую. Сделай, что сможешь, но ногу не режь. Она мне ещё нужна.
– За эти два дня лишнего ничего не отрезала. Всё всем нужно было. Было. Ну, тогда держись, Степанов! Ложись на живот, ногу вот так клади. Морфия у меня больше нет. Терпи.
Санёк скатал в рулон пилотку, сунул в рот, вцепился в стол руками, зажмурился, глухо заорал от боли.
Я не выдержал, отвернулся. Своё терпеть – одно, на чужую боль смотреть – тошно.
– Всё, старшина, одевайтесь, – Марина закончила перевязку.
– Красавица, дай мне пару индпакетов. Всё израсходовал.
– Нету, родненький. Всё позаканчивалось.
– Беда!
Я вышел из палатки, только на улице стал одеваться. Подскочил Кадет, глаза блестели.
– Чего довольный такой?
– Какой же я довольный? – удивился Миша.
– Вон глаза как блестят.
– Не знаю, о чем вы, – Мишка отвел взгляд.
– Ладно, задание тебе – добудь перевязочных пакетов. Я свой израсходовал. И ты, по-моему. И так у многих. А нам ещё потребуются. Бой не окончен. Так, ты ищи, а я к комбату.
Раны болели. Уже привычно, нудно до тошноты. Осколок в ноге при каждом шаге за что-то больно цеплял, но идти было можно, даже бежать при необходимости. Я спустился в ход сообщения, пошел по нему к НП комбата, уступая дорогу бойцам, бегающим по ходу с озабоченными лицами.