Спайк в очередной раз вздрогнул. Разряд поразил еще кусочек памяти из блока.

— Господи, Ти? Ты серьезно опустился до того, что людишки в этом лагере полюбили тебя?! — критиковал он Двадцать Шестого, после зачистки людского лагеря несколько лет назад.

Удар током.

— Да-да, я тебя понял. Имя — это очень важно. Хотя, мне кажется странным, что оно вообще должно быть у такого, как я. Но, к чему спорить, да? Я не любитель спорить, и вообще просто душка. Просто пойми, хозяин, что робопсы — расходный материал. Сегодня мы с тобой бок о бок, а завтра это может быть кто-то другой. Так что, не привязывайся особо, и еще раз подумай насчет того, чтобы давать мне имя.

Треск и дрожь.

— Спайк? Ну, хорошо. Твое право. Не возражаю. Как скажет владелец, так и будет.

Двадцать Шестой ждал, крепко сжимая любимца.

— Робопес. Модель D. Порядковый номер — 09. Готов служить вам, Двадцать Шестой, сэр.

Спайк поднял морду, посмотрел Двадцать Шестому прямо в глаза и произнес холодным, лишённым эмоций голосом: «Запуск. Запуск. Запуск».

Его маска потемнела, лишившись внутренней подсветки, и голова плавно опустилась ладонь хозяина. Пес больше не шевелился. Из его поясницы тонкой струйкой сочился дымок. Блок памяти был окончательно утерян, и Спайк, которого знал Двадцать Шестой, был утерян вместе с ним.

Когда Рипп вышел из лаборатории, он увидел «труп» собаки, лежащий на цветочном одеяле. Над ним стоял Двадцать Шестой, расправивший крылья, и смотрящий куда-то в пустоту.

— Эй…, — начал Рипп, и резко остановился, когда из тела робота вырвалась волна.

Она пульсировала, словно в такт бьющемуся сердцу. Шатала золотистые бутоны, разгоняла и поднимала пыльцу, которая ярким светом возносилась над двумя машинами. Последний толчок, и все прекратилось. Доспехи Двадцать Шестого внезапно начали осыпаться на Спайка. От соприкосновения с телом животного, по помещению пронеслась жалостливая, ангельская мелодия. Она продолжалась несколько минут, пока последний кусочек гемомаслянной стружки, не укрыл собой собаку.

Крылья робота начали возвращаться на привычное им место: покрывая грудь, ноги, руки и торс матовыми пластинами. Нимб из осколков снова налип на оголенный череп машины. Когда Двадцать Шестой вернул себе прежний облик, его ноги подкосились, и он рухнул на колени перед серебристой могилкой. Солдат не издавал ни звука, терпел, стараясь не поддаваться проклятой статике, которая так яростно колола ему визоры. В груди что-то стукнуло, сжалось и так же резко разжалось. Из его спикеров вырвался злобный крик. Он злился на себя за то, что не уберег единственного, кто был ему дорог, того, кто всегда был рядом в безнадежные минуты, кто слушал его, готов был слушать и помогать, несмотря на все разногласия и характер.