Освещение здесь было не такое яркое, как наверху, но его вполне хватило, чтобы с верхотуры различить бесконечные ряды… Фиг его знает, как правильно обозвать. Больше всего громоздившиеся повсюду штуковины напоминали оборудование из Галиной лаборатории: колбы не колбы, а нечто цилиндрическое, выраставшее прямо из каменного пола, покрытого все той же псевдогубкой. Серый монолит без видимой границы переходил в прозрачный материал вроде стекла, образуя своеобразную мензурку, вверху же вновь сменялся камнем. По твердым поверхностям змеились хитиновые трубки. Их хитросплетения живо напоминали кровеносную систему. Вот мерзость! Инкубаторы. Хотя нет, скорее искусственные утробы. Гале должно тут понравиться, еще бы, практически родное окружение! Вон даже околоплодные воды в пробирках бурлят, омывая плохо различимые сгустки чего-то гадостного. Лаборатория по клонированию, право слово. А может, наоборот, органику перерабатывают. Как бы нам под раздачу не попасть…

Однако пока все шло по отработанному сценарию – конвоиры повели нас куда-то в глубь зала. Прямо от платформы лифта начиналась этакая центральная улица, по которой свободно могли разойтись на встречных курсах два носильщика. С завидной регулярностью она пересекалась с переулками – проходами поуже, здесь, пожалуй, уже лишь одностороннее движение возможно. Улицы и переулки ограничивали местные «кварталы» – скопления разнокалиберных колб. Буду их так называть, для краткости. Сначала мы прошли мимо нескольких десятков внушительных «цистерн» – заваленных набок прозрачных цилиндров, заполненных бурлящей темно-зеленой бурдой, похожей на тину. В глубине малоаппетитной субстанции угадывались очертания метровых сфер, соединенных друг с другом пуповинами в виде атомарной решетки какого-то химического элемента. Во всяком случае, очень похоже. Потом нам попались «мензурки» поскромнее – в них созревали твари непонятной специализации: пока угадывались лишь кургузые тела и перепончатые крылья. Затем было еще множество инкубаторов: пустые и заполненные слизью, большие и маленькие, с зародышами или просто заспиртованными экспонатами внутри. Особенно меня поразила местная кунсткамера, в которой имелись в наличии хорошо мне знакомые представители фауны: «кошколаки», бизоны, лягушки и прочее зверье.

Шли, никуда не сворачивая, несколько минут. Все это время сопровождающие нас монстры не выказывали ни малейших признаков беспокойства, просто механически шагали, изредка подталкивая меня в спину. Я то и дело норовил застыть, торгуя лицом – так этот процесс называл старшина в егерской учебке. (Он был интеллигентным человеком, поэтому все матерные словечки заменял приличными синонимами, и слушать его ругань было весьма забавно.) Через раз приходилось бороться с омерзением, но любопытство все-таки побеждало, и я спотыкался, уставившись на очередную колбу с каким-нибудь особо мерзким образцом. В такие моменты шедший сзади монстр совершенно равнодушно награждал меня тычком в спину, и я начинал переставлять ноги. Галя тоже озиралась по сторонам, но не так интенсивно. Мне вообще показалось, что она уже составила определенное мнение об этом занятном месте, и особо не грузилась.