Я точно вспомнил ощущение того, как протискиваюсь между двумя холодными прутами, покрытыми старой облупившейся краской. Помню, подумал, что надо будет отряхнуться.

Но отряхнуться я не успел. Вылез, и — всё.

Дальше были только эти слова, будто висящие в пустоте.

«Здравствуй, друг!»

Жесть какая. Так ярко приснились, что до сих пор помню. Даже не то что помню — они будто в подкорку вжарились. Стоит подумать — и вот они, передо мной. С каких это пор у меня такое мощное воображение?

Наконец, веки получилось разодрать. «Песочек» остался, умыться бы.

В принципе, у меня не было обычая ночевать в каких-то левых местах, поэтому я ожидал увидеть изжелта-белый потолок своей комнаты в общаге. Но что-то пошло не так, потолок оказался серым. Бетон?..

Стоп ещё раз.

Я ничего не помню, и я в какой-то бетонной коробке… Твою ма-а-ать… Я что-то принял, что-то сделал, и меня бросили в тюрьму?!

От этой мысли в кровь хлынул адреналин. Я рывком сел, тяжело задышал. Сердце гулко колотилось, глаза раскрылись так широко, что грозили выкатиться на пол. Бетонный потолок, серые стены. Дверь!

Сначала пришло облегчение: где бы я ни был — это не тюрьма.

Нет, я, конечно, не бог весть какой знаток зэковских понятий, и чем отличается СИЗО от «обезьянника» представляю с трудом. Но одно с детства точно знаю: тюрем с открытыми дверьми не бывает.

В комнате (с открытой дверью — это ведь уже не камера, а комната, да?) было темно, однако свет горел снаружи, в коридоре. Мертвенный холодный свет. Его хватало, чтобы оценить обстановку.

Я сидел на заправленной койке. Покрывало тёмно-коричневое, под ним — простыни, всё как полагается. Бетонные стены. В одной — что-то вроде зарешеченного окна, только высоко и оттуда доносится гул. Вентиляция?..

Стол, стул. Кажется, всё пластиковое, но из какого-то очень серьёзного на вид пластика, который не загниёт и не потрескается. Шкаф в углу. Зеркало на стене. Под ним — раковина, кран.

Сухо, чисто, тепло, ничего лишнего.

— Не понял, — тихо сказал я просто чтобы услышать собственный голос.

Голос прозвучал глухо, странно, но был вроде как моим.

Я встал. Сердце, в бешеном темпе разогнав кровь по венам, успокоилось, перешло в режим повышенной готовности. Зато я больше не чувствовал себя мумией, которую забальзамировали, но забыли убить. К рукам и ногам вернулась… Ну, великой силой это не назовёшь, но я не чувствовал себя беспомощным.

Что бы со мной ни случилось, я был в своей одежде, в обуви, и на плече у меня висела моя кожаная сумка. Тяжеленная, пришлось тащить пару учебников. Но снимать её не хотелось. Вообще не хотелось что-то своё оставлять здесь и выпускать из виду.