Родриго повернулся, тяжело дыша, и посмотрел на Альвара и на павлина, который, как это ни поразительно, оказался Хусари ибн Мусой. Хусари сорвал с себя маску и стоял, бледный как мел, над телом человека, которого только что убил. Первое убийство. Для него это нечто новое.

Альвар в наступившей после боя тишине опомнился и осознал свое положение – и свое единственное золотое украшение. В любых других обстоятельствах Родриго расхохотался бы от восторга.

Но сейчас в нем не осталось смеха. Ни в ком из них. Много других солдат из его отряда спешили к ним. Один из них молча бросил Альвару свой плащ. Альвар завернулся в него и отвязал поводок.

– Вы в порядке?

Это спросил Мартин, пристально вглядываясь в Родриго. Бельмонте кивнул:

– Ничего серьезного.

Он больше не проронил ни слова, прошел мимо всех, мимо шестерых мертвых мувардийцев и людей из своего отряда, мимо перепуганной толпы на площади.

Он подошел туда, где Лайн Нунес скорчился рядом с маленькой фигуркой человека, который лежал на камнях и часто дышал. Жизнь вытекала из глубокой раны в его горле. Лайн сложил свой плащ и подложил под голову умирающему. Лудус схватил факел и держал его над ними. Кто-то принес еще огня.

Родриго бросил взгляд и вынужден был прикрыть на мгновение глаза. Он видел это много раз; он должен был уже привыкнуть к подобным зрелищам. Но не привык. Это невозможно с людьми, которых ты знаешь. Он опустился на колени, на залитые кровью камни, и осторожно снял символическую полумаску, которую этот человек надел, делая уступку обычаям карнавала Рагозы.

– Велас, – позвал он.

И обнаружил, что больше ничего не может сказать. Подобная смерть не подходила – никак не подходила – этому человеку. Он не должен был умирать здесь, с кинжалом в груди и с этой ужасной, кровоточащей раной. Эта неправильность ужасала.

– Они… мертвы? – Глаза умирающего были открыты – ясные, горячие, сражающиеся с болью.

– Все они. Ты спас мне жизнь. Какие слова я могу сказать?

Велас глотнул, попытался произнести что-то еще, но ему пришлось пережидать огромную, жестокую волну боли, накатившую на него.

– Позаботьтесь… о ней, – шепнул он. – Прошу…

Родриго почувствовал, что горе готово захлестнуть его. Самое древнее, извечное горе всех людей, и каждый раз новое. Конечно, именно об этом Велас из Фезаны должен был попросить перед смертью. Как тот мир, в котором они живут, допускает подобные вещи? Почему, когда Родриго упал на землю среди врагов, ближе всех оказался не Лайн, или Лудус, или Мартин… любой из множества солдат? Любой из множества мужчин, которых горько оплакивали бы, но чью смерть при подобных обстоятельствах восприняли бы как нечто предопределенное, как известный и оправданный риск в той жизни, которую они выбрали.