– Ты мне вот что скажи, – первой заговорила сама Лена, – Павел действительно сам застрелился?

– Сам, – кивнул я.

– Откуда ты знаешь?

– Видел, я недалеко был, – в сущности даже не соврал я.

– А почему?

– Потому что его… – я замялся немного, а потом решил, что нет смысла мяться: – …Его бы расстреляли, Лен. Он людей убил, а потом это вскрылось.

– Вскрылось? – Она нервно крутила по столешнице вилку, выдернув ее из салфетки, в которую та была завернута. – Вскрылось или кто-то вскрыл?

– Вскрылось, – повторил я. – Реально. Там ведь только Пашка застрелился, остальные просто сдавались. Потом – показания, независимо друг от друга, все подтвердилось.

– Как-то не верю я, – вздохнула она. – Все одно и то же говорят, а мне не верится. Слишком он хороший был для этого.

– Не со всеми, получается, – я посмотрел ей прямо в глаза.

– Может, и не со всеми, – отвела она взгляд. – Ладно, что узнать хотите?

Спорить «за хорошесть» она не стала, это хорошо. Да и выглядела вполне спокойной.

– Откуда такая машина модная, кстати? – спросил я. – Это так, из чистого любопытства вопрос.

– От Павла осталась. Он ее пару месяцев назад где-то добыл, но не ездил почему-то. И дня за два до… того, как все случилось, отдал мне – сказал, что в подарок. Как чувствовал что-то, мне кажется.

– Может, и чувствовал – следствие начиналось по нему и подельникам, – не стал я ее щадить. – Остальные в подвале комендатуры сейчас сидят, трибунала ждут.

Настя посмотрела на меня с укором.

– Хорошо, – вздохнул я. – Лен, ты мне вот что скажи: Павел с тобой в Сальцево ездил когда-нибудь?

– Пару раз… раза три, скорее, – сказала она, чуть подумав.

– Просто так или к кому-то?

– Просто так… и на рынок… хотя нет, один раз, с месяц назад, на обратном пути завернули в Алексино, знаешь такое?