— Как отец? — поднимаясь после матушкиного благословения, спросил он.

— Плох, — грустно ответила Татьяна. — Уж который день с постели не встает.

— А какова хворь?

— Неведомо. Лекари и так мерились, и так — не знают, что за хворь. Вроде и сила в теле не иссякла, руки, что клещи, а смотрит — как не видит. Угасает. Хорошо, что ты, Митюша, успел. Он уже велел нарочного тебе отослать. Говорит, до Троицына дня не доживет.

— В тоске, стало быть.

— Спокоен. Лежит, да подъячему целыми днями о жизни своей сказывает, а тот все по его слову записывает. Я как-то одним глазком в те письмена глянула — там всякая небывальщина. Особливо о его походе в страну Катай. И к чему бы это он, — печально покачала головой женщина.

Воевода Дмитрий Федорович мягко отстранил мать и, перекрестясь на изукрашенную затейливой резьбой церковь Федора Стратилата, начал подниматься в терем. Из-за приоткрытой двери опочивальни слышался глухой, но все еще сильный голос старого воина:

— И рек он мне, натешившись колдовством, что аз есьмь не человек, волею божиею сотворенный, а змей, именуемый дракон, по прозванью Юй Лун, в людском облике воплощенный. Молвил он, что царствие наше не от мира сего, и жизнь наша неподвластна смерти и тлению. Что мир наш не здесь, и всяк из нас по хотению своему волен миры творить, точно куличи печь. Я отринул искушение бесовское и не поддался ни злату, ни булату, ни меди трубной, а потому ныне умираю в покое и душа моя в радости, ибо в Царствии Божием прощена будет.

— Вы сказывали, отец-воевода, что сей колдун также предрекал, будто в восьмом колене от сына вашего вновь станете вы обретаться в земной юдоли, что воскреснете или же, по-иному говоря, возродитесь, — послышался из горницы почтительный голос писца.

— Так и было, — подтвердил Федор Згурский. — Как змея меняет кожу, так и ты меняешь жизни свои, — будто вспоминая что-то, произнес он. — Восьмижды восемь раз…

Дмитрий Федорович постучал:

— Позволь войти, отче.

— А, ты? Вернулся? Ну, слава богу. Заходи, чего на пороге стоишь, — приподнявшись на перине, откликнулся старец. — Ступай покуда, Мефодий, позже тебя кликну. Ну что, сказывай, хоробрый воевода, каково оно — в Диком Поле?

— Несладко, батюшка. В степи порою и день идешь, и второй, а коня напоить нечем. Но владыку-государя не прогневили — до самых Крымских врат Гирея отогнали.

— Это добрая весть. Наша порода.

— Под Елчаниновым острогом славное дело было. Там у переправы татарове стали, как в землю вросли — с утра до ночи сеча длилась. И в стенах, и в поле. Однако ж погнали супостата и многих посекли.