Зураб помолчал и потом продолжил свой рассказ:

— Это было давно. Я хорошо помню день, когда отец первый раз дал мне в руки ружье. Мне казалось тогда, что я самый счастливый человек на земле. Во всяком случае, мне завидовали все мальчишки нашего аула. И даже женщины, видя, как гордо я шагаю со своей шомполкой на плечах, шептали друг другу, что теперь в семье Тюлегена, так звали моего отца, всегда будет свежая дичь, а мои сестры будут носить шапочки, украшенные перьями филина. И они говорили правду, потому что в наших краях охота добычлива, а ружье мое не знало промаха. Но однажды я вернулся без добычи…

Кулас, увлекаемый стремительным течением, продолжал нестись вперед, хотя наш спутник, Василий, давно уже опустил весла и, стараясь не шевелиться, жадно внимал рассказу Зураба.

— Да, в этот вечер я вернулся с охоты, как никогда, усталый, а сумка, из которой мать привыкла вынимать жирных селезней и уток, была пуста. Слова укора уже готовы были слететь с ее уст, но отец остановил ее суровым взглядом и молча ждал, когда я переоденусь в сухое платье и протру запотевшее от обильной росы ружье.

— Скажи мне, сынок, — сказал он, когда я присел к очагу, — что ты видел сегодня на охоте?

И я рассказал отцу о том чуде, которое явилось моим глазам, глазам беззаботного парня, который мало задумывался над жизнью и не умел глядеть глубоко, как это делают старые, умудренные годами люди.

В этот вечер я почему-то отправился на охоту поздно, когда грачи большими стаями покидали скошенные луга и из низин уже потянуло ночной росистой прохладой. Когда я сел на своем привычном месте в заросли камыша, которые выдавались далеко в глубь ильменя, солнце коснулось горизонта, и все замерло вокруг. Прекратили свою бесконечную беготню проворные кулички, сновавшие по отмели взад и вперед в поисках червяков и личинок. Застыла в оцепенении старая цапля, безмолвно устремив глаза в быстрые струи протока, кишевшего мелкой серебристой рыбешкой. Седой орел, готовый сорваться с вершины засохшего дерева, бессильно опустил могучие крылья и, обратив свою гордую голову к западу, жадно впивал золото уходящего за край земли небесного светила.

Такая тишина разлилась вокруг, что я явственно слышал свое дыхание. Хищная лиса, бродившая по камышовым зарослям в надежде напасть на запоздалый утиный выводок, неподвижно стояла, наполовину погруженная в воду, с поднятой передней лапой и устремленной вперед острой мордочкой. Притихло, затаилось все пернатое население камышей — юркие трясогузки, шумные цикады и бестолковые сороки.