— То есть, шансов на то, что он очнется, совсем нет? — Симпатичная медсестра, стоя у кровати, смотрела на тонущее в бинтах тело с явным сожалением. Впечатлительная. Вон, прямо слезы на глазах. Молодая еще.

Пожилой врач тяжело вздохнул, поправил очки на переносице, и устало проговорил.

— Увы. Мозг поврежден слишком сильно. Вот, смотрите, — врач показал на монитор энцефалографа. — Он в глубокой коме, и не способен осознавать происходящее. Он не видит и не слышит нас.

Ну офигеть теперь! Не видит и не слышит. А что я сейчас делаю-то?

Я поднялся выше и сместился медсестре за спину, так, чтобы видеть монитор энцефалографа. Нихрена не понятно, если честно, но не доверять словам доктора повода нет. Хрен поймешь, но здорово, как говорится. М-да. Я перевёл взгляд на тело, к которому подключён этот самый энцефалограф, и поморщился. Да уж, так себе картина. За бинтами и гипсом тела самого и не видно. Впрочем, мне его особенно рассматривать и не надо, и так знаю до последней черточки. В конце концов, я в нем тридцать пять лет прожил.

— Медицине известны случаи, — продолжил, между тем, врач, — когда больные выходили из глубокой комы после таких повреждений, и они даже не сказать, чтоб редки... Но есть один тонкий момент. Даже если... — врач запнулся и бросил взгляд в бумаги, — даже если Дмитрий Валерьевич очнется, он...

— Будет овощем? — «подсказала» медсестра. Врач удивлённо вскинул брови, явно не ожидая услышать подобного от миловидной блондинки, но этим и ограничился, в остальном удивления не выказывая.

— Если коротко, то, пожалуй, да. Сохранятся только базовые инстинкты. По факту... — врач ещё раз тяжело вздохнул, и, собравшись с духом, закончил. — По факту, пациент уже мёртв. Как полноценный человек, я имею в виду. Он не сможет осознавать действительность, не сможет двигаться, говорить, узнавать людей и предметы...

Услышанное ударило по ушам, а в голове где-то на фоне заиграл знакомый мотив: «Я не верил, что я мёртв, я слышал брань и плач, видел, как над телом там внизу шаманил старый врач...». Правда, что-то ни брани, ни плача не наблюдается, да и шаманить никто не спешит. По ходу, и правда, шаманить уже нечего.

— Угу, — девушка кивнула. — И... Когда его отключат?

Явно не ожидавший такого захода врач вздрогнул.

— В смысле «отключат»?

— Ну, если он, как вы сами сказали, фактически мёртв, то зачем все это? — девушка широким жестом обвела многочисленные аппараты, поддерживающие жизнь в моем изломанном теле. — Это, наверное, ещё и ужасно дорого ведь?

Сняв очки, врач протёр их полой халата, и заговорил сухим, официальным голосом.