– Симпатичный какой господин, – сказал Дуров Алле, когда они отъехали от Степана Никоненко на полкилометра.

– Зараза он! Губитель моей жизни! – вдруг горячо и горько воскликнула Алла.

– Что так?

– Они с Николаем когда-то вместе в авиации служили, он и сманил его в наши края. Так и свела меня жизнь с негодяем Николаем!

Тогда уж, когда они выехали за пределы блаженного коктебельского графства, Алла, словно отбросив какие-то сомнения, вдруг начала все выкладывать Дурову, всю свою жизнь, всех своих мужчин, разные неудачи и страсти, что терзали ее вот в эту пору, когда ей уже двадцать семь, а глядится она, страшно подумать, на тридцать пять.

Дуров уже не удивлялся самому себе и активно участвовал в разговоре, то есть даже переспрашивал иногда Аллу, уточняя детали. Иной раз он видел в зеркальце заднего обзора лицо второй тетки с открытым ртом и ушками на макушке. Тетка слушала Аллу внимательно. Втроем они доехали почти до Феодосии, до бензоколонки у поворота на Керчь, и здесь тетка с неохотой попрощалась, потому что ей действительно нужно было в Феодосию по серьезному промтоварному делу. Она предлагала Дурову рубль железом и очень настаивала – на пиво, мол, или на табак, – но в конце концов не обиделась, когда при своем рубле и осталась.

– Кто она тебе, Алла? – спросил Дуров.

– А никто. Повариха из обсерватории. Теперь натреплет ребятам про меня, ну и пусть.

– Скажи, Алла, а почему ты мне все это рассказываешь?

Спросив так, Дуров на попутчицу не посмотрел. Он засунул шланг в бак своей машины и показал три пальца – тридцать литров.

– Паша, ты в Керчи спать будешь? – спросила Алла и протянула Дурову из машины отличнейший бутерброд с ветчиной.

Это было очень неожиданно, и кстати, и мило. Чудесный был бутерброд – с сочной ветчиной и мягкая булка с хрустящей корочкой.

– В принципе я там развалины хотел посмотреть, но, вообще-то, паромом на Кавказ собираюсь, – сказал Дуров.

– Смотри, Паша. Делай, как себе удобнее, – тихо сказала она и тоже стала есть.

Когда они отъехали от бензоколонки и встали на Керчь, Дуров опять повернулся к Алле:

– Так почему же все-таки, Алла, ты рассказываешь мне всю свою жизнь?

– А я всегда такая дура, – сказала она с досадой и отвернулась.

Пустая степь, унылые холмы лежали теперь по обе стороны шоссе.

– Потому рассказываю, что хочу тебе вопрос задать, – вдруг проговорила она с силой.

После этого возникла некоторая пауза, и Дуров попытался суммировать для себя поток информации, имея в виду предстоящий еще «вопрос».