На руинах Старой Империи сложилось немало государств, но лишь Балеарская империя на юго-западе и королевство Стирлинг на северо-востоке стали по-настоящему могучими. Остальные старались держаться кого-то из доминантов или лавировать между ними.

Рано или поздно большая война обязана была случиться. Вопрос состоял лишь в том, кому достанет смелости или глупости нанести первый удар. Шестьдесят лет назад на балеарский престол взошёл Педро Фелипе — и немедленно начал войну, к которой все давно готовились.

Неудивительно, что едва Балеария сцепилась с равным по силе противником — тремонцы выступили против своего грозного соседа. Герцоги так и не короновались, но послевоенные договоры освободили их от былого влияния Балеарии. Стирлинг подмять Тремону под себя тоже не смог: слишком далеко. Баланс остался шатким.

Все понимали, что Тремона хочет быть настоящим королевством. Более того: недалёк день, когда она сама возжелает начать экспансию. Возможно, станет подчинять небольшие норштатские графства, герцогства и княжества. Возможно — даже начнёт войну с Ургвином. Рано или поздно.

Конечно, многих балеарцев подобное не устраивало. Сдержать усиление Тремоны, в идеале — и вовсе вернуться к прежнему положению вещей… Вот о чём мечтали люди старой закалки. Истинные патриоты.

Но воевать открыто никто уже не собирался. Борьба теперь разворачивалась на бумаге, в переговорных залах да по тёмным углам, где вершились тёмные дела. Это — война уже не для таких людей, как дон Карлос.

Совсем для других.

Например — для тех, которые владеют клинком, но не носят доспеха. Для тех, кто не покрывает тело сталью, а прячет сталь под плащом. Дон Карлос размышлял об этом, глядя на обессиленного незнакомца.

Итак, первая беседа состоялась отнюдь не сразу. Время от времени больной начинал бредить, но затем впервые по-настоящему заговорил.

— Я умираю, да?..

— Пока, сынок, трудно судить.

На лице незнакомца, еле освещаемом свечами, промелькнуло нечто вроде усмешки.

— Не… не жалейте… моих чувств. Если умираю, так и скажите. Смерти я не боюсь, а умереть в постели вовсе не чаял. Пусть даже в чужой.

Сентиментальность в таких вопросах сеньору Каронеро и не была свойственна — как любому врачу. Если слишком сопереживать каждому пациенту, быстро рассудком повредишься. Особенно на войне.

— Я правда не знаю. Известно лечение от твоего недуга, но я не могу уверенно сказать, что оно поможет. Либо умрёшь, либо нет.

— Мне нужно знать точно. А то как же умирать без исповеди? Не годится, сеньор…

— Для исповеди тебе потребен священник, так что это не по адресу. Я спасаю тела, а не души.