— Я хотел убедиться, милочка, что ты не какая-то вонючая вертихвостка, что прилепилась к нему цацек и платьиц ради. А как ветер в другую сторону подует, так агась — сама знаешь, как такие дела делаются. Так что ответь-ка мне, рыжик, начистоту. Врать не советую: я блядей всяких насквозь вижу. Любишь его?

Пиратка вроде бы не агрессивным жестом, но весьма жёстко прихватила Ирму за щеку, вынудив смотреть себе прямо в глаза. А глаза-то у этой женщины в мужском платье были, признаться, пугающие. Это даже не омуты, это два океана: глубокие чёрные моря.

— Люблю.

— Очень на это надеюсь. Потому что, душечка, если ты его подведёшь — ооо… знаешь, даже будь я к тому времени на дне, обглоданным до костей рыбами и облепленным ракушками, и будь моя душа заключена в тёмных чертогах любого склизкого морского бога на сотню замков… О, клянусь, тогда я всё равно восстал бы из пучины мстительным духом глубин, сверкая глазами во тьме и изрыгая дым из носа, как из пушек. И я нашёл бы тебя, пусть даже ты давно забралась на самую высокую гору или в самый тёмный лес. Забил бы твою глотку, лгавшую насчёт любви, тиной морскою, выпустил бы тебе потроха, как селёдке, а потом перерезал бы горло от уха до уха, прямо вдоль этого прекрасного ожерелья. Смекаешь?..

У Ирмы пересохло во рту. Она вроде и попыталась ответить, но язык не ворочался. Вальверде вдруг хлопнула лимландку по плечу — и во весь голос, громогласно и звонко, рассмеялась.

— Шучу! Хотя… в каждой шутке есть доля шутки, милая. Выпей-ка со мной ещё.

Бокал Ирмы звякнул об горлышко бутылки. Вальверде улыбнулась, как-то не совсем по-человечески — словно правда была частью таинственных морских сил.

— Ты хорошая баба, Ирма. — заключила она. — Ты ему подходишь.

***

Праздник оставил Алима ар-Малави, получившего почётное место рядом с аззинийским царём, почти равнодушным. Он любезничал со всеми, конечно, охотно выпивал, даже станцевал пару раз: то ли с одной и той же, то ли с разными девушкам — поди разбери аззиниек, все на одно лицо. Не то дочки, не то внучки Олуджими. Красивые, конечно…

Но было не до них.

Отец своё распоряжение отдал не лично: запиской. Её Алим, прежде чем бросить за борт, прочёл раз сто — и теперь помнил наизусть, постоянно повторял в голове.

«Сын, ты славно потрудился на благо семьи, доказав верность и прекрасные способности. На какое-то время тебе придётся покинуть мураддинские земли: это нужно, чтобы отвести ряд подозрений и возможных обвинений от твоих братьев и меня самого. Скоро, не сомневайся, имя Алима ар-Малави в халифате будет полностью защищено от всяких хулителей. А пока тебе следует держаться поближе к Висельнику. Моим друзьям в Балеарии ты, занимая подобное положение, окажешься очень полезен. Когда прибудешь в Марисолему, с тобой свяжутся»