Направляясь в бронированной машине в Киллалу, Джон вновь и вновь возвращался к этой странной сцене во дворе клиники… старик, Доэни… Это было похоже на театральное представление, подготовленное только для него. С какой целью? Была ли это еще одна облава на О'Нейла?

О'Нейл-Внутри оставался неподвижным. Ни вздоха, ни шепота, ни даже отзвука рыданий. Не было воя, подобного вою покинутой собаки. Этот вой был самым ужасным из всех звуков.

Старик во дворике продолжал пребывать в беспокойном состоянии. Джон почувствовал, что этот человек ему симпатичен. Подобную симпатию он испытывал и к О'Нейлу. Оба эти человека испытали страшное чувство утраты. Интересно, что здесь делает этот бедный старик? Охраняет дверь? Наверное, выполняет мелкие поручения Доэни. Старается украсить чем-нибудь свои дни до тех пор, пока не умрет… в одиночестве. Джон не мог представить себе в Ирландии ни стариков, подобных этому, ни молчаливых мальчиков, могущих выполнять такую работу.

Слезы скатились по его щекам. Он закрыл глаза, пытаясь их смахнуть, а когда открыл, то увидел пристальный взгляд отца Майкла, брошенный поверх спинки сиденья.

Джон похлопал по сиденью рядом с ним.

– Садитесь ко мне, отец.

Осторожно, пытаясь не разбудить безмятежно спящего мальчика, отец Майкл встал, неловко ударившись о Джона, и, потеряв равновесие, упал на место рядом с ним, когда машина делала крутой поворот.

– Что с тобой, Джон? – спросил священник.

– Выслушаешь ли ты мою исповедь, отец? – прошептал Джон.

«Это, наконец, случилось», – подумал отец Майкл. Предчувствие этого момента не оставляло священника с того времени, как он впервые увидел Джона возле озера – эта странная совершенно лысая голова, измученное лицо, покрытое теперь бородой… но глаза все еще горят ужасным огнем.

– Да, конечно, – произнес отец Майкл.

Джон подождал, пока священник найдет свой чемодан под сиденьем и подготовится к старинному ритуалу. Джон чувствовал себя спокойным, более спокойным, чем помнил себя с тех пор… с тех пор… Впрочем, у него никогда не было такого спокойствия.

Отец Майкл наклонился к нему.

– Сколько времени прошло с момента твоей последней исповеди, сын мой?

Этот вопрос очень смутил Джона. Он вообще никогда не исповедовался. Джон Гарреч О'Доннел никогда не произносил тех слов, что сейчас были готовы сорваться с его языка. И вот он говорит их:

– Прости меня, отец, за то, что я согрешил.

– Да, сын мой. В чем заключается твое прегрешение?

– Отец… у меня внутри Джон Рой О'Нейл.

На лице священника появилось озадаченное выражение. Он хрипло прошептал: