Он постучал пальцами по своей щетине, сказав:

– Хороший слух, хороший. Однако доживешь до моих лет, и оборотничество станет смертным приговором.

– До твоих лет, – сказал Даррен. Эти слова заставили Деда снова посмотреть на него. Но Даррен первым отвел взгляд.

– Ты хотел поговорить о шрамах. – Дед присел рядом со мной и начал закатывать рукав рубашки, пока тот не пережал его тощую руку. –  Видишь? – перевернул он руку.

Я встал и наклонился посмотреть.

– Потрогай, – сказал он.

Я так и сделал. Это была гладкая маленькая выемка величиной с кончик моего пальца.

– В тебя стреляли? – всем моим существом спросил я.

Даррен попытался скрыть смех, отрицательно качая головой и показывая жестом, чтобы Дед продолжал.

– Твой дядя слишком тупой, чтобы запомнить, – сказал мне Дед. – Но твоя тетя знает.

И моя мама, сказал я, как всегда, про себя. Все, что было с Либби в детстве, было и с моей мамой.

Так я представлял ее живой.

– Это не пулевая рана, – сказал Дед, спуская рукав. – Пуля в передней лапе для вервольфа все равно что пчелиный укус. Это похуже.

– Хуже? – спросил я.

– Болезнь Лайма [2]? – сказал Даррен.

Дед даже не глянул на него.

– В волчьем облике болезни тебя не трогают, – сказал он мне. – Кровь слишком горячая для этой заразы, кори, оспы и рака.

– Свинцовое отравление? – подбодрил его Даррен.

– Когда волк обращается назад, в человека, он выдавливает из себя весь этот свинец, – ответил Дед без веселья в голосе. – Если только не в кость. Тогда пуля обрастает костью, как жемчужина.