— Думал ли я тогда о боге? Нет. Как каждому из вас, мне по душе были сражения, женщины и вино.

Он это не мне говорит! Даже сейчас он служит своему богу!

Вот же гад. Мне он тоже всякого нарассказывал, мол, и бабы ему не интересны, и малашка та не по вкусу, а сам? А сам имел ее днем и ночью. Что же он с ней о боге не говорил? Почему, укладывая ее животом на стол, не говорил, как прекрасен солнечный бог? Лжец!

Я с криком прыгнул на Гачая, замахнувшись топором, но жреца уже не было на прежнем месте. И на этот раз боль ожгла мне спину. Словно огненной плетью полоснуло.

— Что еще может так горячить тело? Только ласка женщины, дурман чаши и кровь врага.

Жрец даже не запыхался. Он не бегал и не скакал, двигался плавно, медленно, только кривой меч бешено выплясывал в его руке. И щит не защищал, а мешал мне, скрывал движения противника. Гачай всё время держался так, чтобы я не видел его рук и тела. Я толком высунуться из-за щита не мог.

— Но вот уже женщин перебывало в твоей постели множество. Были всякие: богатые и бедные, молодые и постарше, белоголовые и темноволосые, смешливые и напуганные. И все они под юбкой одинаковы. Хмель уже не будоражит кровь, а туманит разум. И враги умерли от твоей руки, а новые трепещут при виде тебя.

Я в ярости отбросил щит, выхватил нож и пошел на Гачая. Теперь он от меня не убежит.

— И ты уже понимаешь, что не успеешь переступить четвертый порог. Не поднимешься к тем богам, которым служил всю жизнь. Они смеются над тобой. Ты слишком слаб.

Да замолкни ты уже! Зачем ты это говоришь? Кто тебя будет слушать?

— Скоро ты сгоришь в погребальном костре. И что от тебя останется? Пепел! Только пепел. И даже песни, сложенные о твоих подвигах, забудутся.

Топор едва не коснулся его головы. Жрец вывернулся по-змеиному и ушел от удара, а его меч погладил меня по щеке, и потекла кровь, заливая ворот и шею.

Его слова ранили не меньше. Гачай словно подслушал мои недавние думы. Пепел. Вот что осталось после Гисмунда, Облауда, Хвита, Арне… Пепел.

Так зачем я дерусь? Что хочу доказать? Изменит ли этот бой хоть что-то? Вернет ли погибших? И мой топор медленно пошел вниз. Я чувствовал каждый порез, каждую вытекшую каплю крови, и неприятная горечь наполнила мой рот.

— И кем ты будешь в дружине Фомрира? Слабаком. Одним среди тысяч безымянных хускарлов. Всего лишь...

— Кай!

Крик Тулле пробился через мягкий завораживающий голос жреца. Я встрепенулся и обнаружил, что руки мои безвольно повисли, едва удерживая оружие.

— Кай! — подхватил Альрик.

— Кай!

Бум! Ульверы топнули, и глухой гул прокатился по залу не хуже, чем звук бодрана.