— А она понимает наш язык? — поинтересовалась Агата.

— Понимает, но выражается очень чудно, будто старинную легенду пересказывает, — призналась Урсула.

После ужина Агата снова вызвала к себе Урсулу, и они вдвоем отправились проведать раненого героя и пообщаться с Дашютой, которую Агата была склонна считать пленницей отряда воинов со всеми вытекающими из этого статуса последствиями — вплоть до продажи на невольничьем рынке. Судя по бодрому виду своего адъютанта, Агата нашла состояние его здоровья вполне удовлетворительным и предложила Кларе и Соломке отвести его к бобровой плотине и хорошенько там его помыть с мыльным корнем, но, разумеется, со всей предосторожностью, чтобы не намочить повязку. Павлов хотел было возразить, и даже открыл рот, но Урсула показала ему кулак и он, вздохнув, опершись на Соломку, отправился к водоему.

Допрос Даши Вороновой продолжался недолго, и велся на языке аратов, который пленница, по внешнему виду напоминающая илинойку, понимала даже лучше, чем орландский. Уже с первых слов, которые произнесла пленница, Агата поняла, что имеет дело с человеком, словно свалившимся с Луны. Урсула, давно проникшаяся к пришелице сочувствием, старалась ее ободрить жестами и мимикой, но все равно допрос закончился горючими слезами и мольбою о пощаде. Дождавшись, когда Даша успокоится, Агата объявила свой вердикт:

— Хочешь жить, молчи и никому не говори о том, кто ты такая! Властью, данной мне племенем орландов, объявляю тебя гермегоной и отдаю тебя в подарок моему адъютанту Тибулу. Ты обязана слушаться его, как собака, а сейчас следуй за мной. Тебе обрежут волосы и поставят на правое плечо клеймо.

Подхватив Дашу под руку, Урсула повела ее к командному пункту, располагавшемуся в неглубокой пещере и скрытому от взглядов постороннего живой изгородью из кустов белой акации и шиповника. Старая Ядвига и Сансара-воительница особым образом обрезали ей волосы, а потом причинили нестерпимую боль, приложив к ее правому плечу раскаленное бронзовое тавро. Даша потеряла сознание, а когда очнулась, то увидела на своем правом плече промасленную холщевую повязку, которая до заживления ожога должна была скрывать знак ее обращения в рабство. Она сразу все поняла, и у нее едва хватило сил, чтобы удержаться от умопомрачения. Теперь вся ее надежда была на Павлова.

— Если он будет со мной плохо обращаться, унижать или избивать, то я утоплюсь или повешусь, — твердо решила она про себя и, высушив слезы, обратилась к возвратившейся на командный пункт Урсуле с просьбой, чтобы она "отвела ее к Хозяину".