— Ве-есла! На во-оду! — зычным голосом пропел старший помощник Зелемхан из города Айхеной, славившегося не только отважными моряками, но и поэтами-рапсодами.

Гребцы дружно навалились на весла, и галера двинулась в открытое море. В такт ударам весел гребцы запели. Старший помощник выкрикивал стихотворный запев, а хор гребцов отвечал ему своеобразным припевом. Пение было скорее ритмичным, чем мелодичным, от одного рабочего такта до другого, на низких тонах. Ритм для рывка задавался возгласом "Вот он, вижу!", а сам рывок следовал вместе с выкриком крепкого словца "Лямбда!":

"Весла бери поскорее и — в путь! Ветру подставь богатырскую грудь.

Так навались, чтоб бурун за кормой! Правим в Айхеной, правим домой.

Вот он, вижу! Лямбда!

Пенит волну моя чудо-ладья. Счастлив судьбою моряцкою я.

В даль голубую дорогой прямой правим в Айхеной, правим домой.

Вот он, вижу! Лямбда!

Через три часа после полудня полный штиль сменился долгожданным ветром, и хотя он был не западный (попутный), а восточный, косые (гафельные) паруса "Клементины" (изобретение капитана Крусахана), позволяли ей скользить по волнам вопреки воле бога ветров Эола, хотя и под острым углом. На Толемей-хана способность "Клементины" идти на парусах против ветра, или, как выражаются современные моряки, "в бейденвинг", произвела столь сильное впечатление, что он, забравшись на капитанский мостик, замучил Павлова своими расспросами.

Поздним вечером того же дня, отстояв на капитанском мостике полную дневную вахту, Павлов отправился на отдых в свою каюту. Там его ожидал сюрприз: на его деревянной кровати, укрывшись пуховым одеялом, дремал Алексхан. Оказывается еще на рассвете, пользуясь тем, что "Клементина" стоит неподалеку от берега, юный мичман, вплавь, добрался до корабля и проник в каюту Тезей-хана через неплотно закрытое окно. Драться и ругаться было бесполезно. В наказание за неисполнение приказа Павлов разжаловал Алексхана из мичманов в денщики и строго предупредил насчет того, чтобы тот не вздумал вести себя по отношению к нему и другим членам экипажа, как женщина. Алексхан, кажется, только этого и ждал, заверив его, целуя ему руки, в том, что о большем счастье, чем быть рядом с лучшим другом своего покойного сводного брата и покровителя, он и не мечтает.

Алексхан был совсем без одежды, если не считать шелковых дамских панталон (подарок Лукреции), но делиться с ним своим гардеробом Павлову не пришлось. Прежний денщик — Алеф-хан, оказавшийся девкой, оставил в его каюте полный комплект своей одежды, и Алексхану она пришлась почти впору, как и солдатский парусиновый гамак.