Потом они говорили о разных пустяках, в частности, о деле, которое Павлов безуспешно пытался организовать в Смоленске. Цибиков обещал ему помочь, используя свои старые служебные связи. Они также договорились о том, что будут немедленно ставить друг друга в известность обо всем, что связано с убийством доктора Ситникова.

В половине двенадцатого дежурная объявила о посадке, и пассажиры человек 80 столпились у стойки выхода на аэродром. Павлов был в шоке, думая — куда же все поместятся?! Цибиков, улыбаясь, со знанием дела объяснил, что сначала

посадят тех, кто с билетами на утренний рейс. Потом с билетами на вечерний рейс. Потом те, кто вообще хоть с какими-нибудь билетами. Далее зайцы. Сам ЯК-40, по его словам, "модернизирован" путем установки 4 лишних кресел в багажнике. Итог: в салон, как в трамвай, набьются человек 70, из которых, как минимум, человек 30 лишних.

— Это же страшный перегруз! — ужаснулся Павлов.

— Ничего подобного! Это — наша норма. Тут главное взлететь и набрать эшелон, то есть маршевую высоту, — рассмеялся Цибиков и, похлопав Павлова по плечу, протиснулся в толпу.

Весь день Павлов пребывал в сильном волнении. В голову лезли навязчивые мысли о том, что борт, на котором Цибиков улетел, разбился. Вечером, не выдержав, он позвонил в Москву. Доктор оказался дома, шутил и просил не зацикливаться на теме смерти.

— Все мы когда-нибудь умрем: кто-то раньше, кто-то — позже, и хотя бы по этой причине нам не следует отравлять друг другу жизнь, — сказал Цибиков, выслушав его признание о том, что после смерти доктора Ситникова он совсем потерял веру в людей и в торжество гуманизма.

В самом конце разговора Цибиков, утешая его, процитировал стихи своего любимого современного поэта Андрея Полонского:

"На перекрестках всех земных дорог,

где столько жизней в пропасть пролетело,

благословенны будни, пища, кров,

все видимые цели и пределы.

И если плоть неумная, устав,

вновь возопит, что ей ничто не мило,

я вспомню общевойсковой устав

в частях архистратига Михаила".

В ту же ночь Павлов "досмотрел" сон, в котором он вспоминал жизнь человека-дельфина по имени Пик-вик из племени глобицефалов и терялся в догадках, что бы это значило.