— Завидуешь чистоте? — хмыкнула магичка, заметив, что я её разглядываю. Я поперхнулся и решил не отвечать. Она погладила кинжал, как домашнего кота, — Не могу винить тебя. Ты… попахиваешь. Если внизу ещё не успели слить воду, можешь помыться. Правда, тебе всё равно придётся вернуться к тряпке и формации, так что прок от этого выйдет небольшой — снова вспотеешь.
— Но в той воде уже мылась ты. Лучше попрошу набрать новую, когда закончу.
— А деньги у тебя для этого есть?
— Были. До того как ты забрала кошелёк.
— Свой кошелёк. Который изрядно похудел, когда выяснилось, что ты обожаешь раздавать золото вампирам.
— Не думал, что слугам Владыки свойственна жадность.
— Тебе есть чем думать? Я встречала нежить сообразительнее.
— Она рухнула на колени перед величием рыцаря Владыки? — шутливо предположил я, обрадованный дружеским направлением пикировки. Всё-таки что-то человеческое девушке было не чуждо.
— Перестала двигаться, когда я убила некромага, управлявшего ей, — Вероника почесала щёку и посмотрела в потолок, — Какой-то сельский простофиля вздумал лишить Владыку его собственности. Это должен был стать мой первый призыв, а он поднял полкладбища и направил нежить на деревню. Наверное, напутал что-то. Как-никак некромагия и в лучшие свои годы хранила звание наименее стабильной естественной ветви. А может, кому-то мстил. Как бы то ни было, он устроил настоящую резню: нежить ведь не неупокоенные, которые осознают свои поступки. Это бездумные, поддерживаемые ненавистью к живому машины, зачастую кишащие заразными болезнями, от чего неупокоенные, милостью Владыки, избавлены. Не знаю, чего желал добиться некромаг, но в итоге он навлёк на себя гнев и святош, и мой.
— И что было потом? — Удержаться от шёпота было почему-то нелегко.
— Потом я подняла убитых крестьян — тех, кто сохранился получше, со всеми конечностями и без крупных ран. Владыке не нужны увечные подданные. Священник протестовал, конечно, но формально я пришла туда, чтобы забрать умерших, и я их забрала. Труп некромага оставила церкви: надо же им сжечь хоть кого-то.
Говорить резко расхотелось. Я вернулся к оттиранию меловой фигуры на полу и остановился, лишь когда она исчезла окончательно. К тому времени желудок начало сводить от голода, а ладони окоченели так, что с трудом вышло разогнуть скрюченные пальцы. Теперь посреди потемневшего от времени пола красовалось отчётливое пятно чистоты — доказательство того, что здесь творилось нечто крайне сомнительное.
Когда Беладар передавал тряпку и ведро, то наверняка заметил рисунок — проглядеть его было не так-то просто. И прищуренные глаза мужчины, в глубине которых плескалась злость, говорили сами за себя: он определённо не желал, чтобы его заведение ассоциировалось с любой магией, кроме общепризнанной светлой. Чтобы у него не возникло желания пойти к церковникам с повинной или прогнать опасных постояльцев, я и потратил добрую часть утра на отмывание. Нам привлекать внимание к себе не стоило любым образом. Какая разница, если обряды восстановления сами по себе не считались клериками запретными?