Разум ехидно подбросил ухмылку Беладара, которого я попросил о втором одеяле.

— Пламени любви уже не хватает, чтобы согреть тела ночью?

— Моя невеста ещё не до конца восстановилась, чтобы…

— Ничто так не лечит, как хороший крепкий трах.

Позволив себе внутренне усомниться в таком нестандартном способе и убедившись, что эти сомнения не отразились на лице, я получил самое паршивое одеяло во всём Эстидаке вместе с заверениями, что другого найти не удалось. Вероятно, Баладару надоела та лапша, которую с завидной регулярностью пытались повесить ему на уши, даже не стараясь придать ей правдоподобный вид. В этой ветоши будто воплотилась его месть — надо признать, мелочная и грубая. Но сейчас, изо всех сил сдерживая стучащие зубы, я готов был согласиться, что эффективности ей не занимать.

И так, сантиметр за сантиметром, я прижимался к Веронике, поскольку от неё шло тепло — не лихорадочный жар, сопровождающий болезнь, а уютное тепло человеческого тела. А поскольку места для манёвров было маловато, в конце концов я придвинулся к ней так, что наша близость балансировала на грани неприличного. Испуганными голубями разлетелись мысли, которые заставили позабыть о холоде: от них запылали щёки. Воображение упорно рисовало картины обнажённой Вероники, которую отделяло от меня только два одеяла, причём одно из них было им номинально.

Смесь стыда, смущения, возбуждения, злости на себя и страха вытолкнула наружу воспоминание о том, что мы оказались в заднице сугубо из-за моих действий: неуёмного желания спасти каждого встречного. В любой другой ситуации я бы оттолкнул неприятные мысли. Однако они здорово отвлекли от руки Вероники, которую она закинула мне на плечо, и я погрузился в них настолько, что неожиданно для себя прошептал:

— Прости.

И тут стоило бы задуматься, извиняюсь ли я за то, что уже долгое время служу не более чем обузой, или за то, что мне хотелось запустить ладонь под одеяло Вероники — потому что там намного теплее, а пальцы окоченели так, что почти не гнулись, — но тут магичка фыркнула. Уши и затылок точно кипятком обдало, и я поспешно отодвинулся. Повисла тишина, которая казалась гнетущей только мне.

— Лучше спи. Выходим перед рассветом.

— Почему так рано? Ты же говорила про утро!

— Потому что за нами охотятся, и нет смысла ждать, пока за нами явится половина окружных монастырей.

— Но баронесса…

— У неё забот и без того полон рот, чтобы ещё выгораживать нас. Правда, не уверена, что она это поняла, но вот её телохранитель сметливый парень.

— Ты говоришь о…

— Такуми, — Магичка приподнялась, и одеяло соскользнуло с шеи к груди. Разочарование от того, что я не обладаю ночным зрением, слиплось с опасением, что у Вероники-то оно было. Я отвернулся, — Ни один разбойник в здравом уме не станет нападать на богатую карету, в свите которой полно тяжеловооружённых засранцев. И уж тем более ни один бандит, надеющийся перезимовать не головой на пике, не нападёт на карету, на дверцах которой красуется герб правителя этих земель. Твою девку заказал кто-то сверху, кто-то, кому она как кость в горле. После того как тот усач вдолбит в её каменную макушку немного здравого смысла, её жизнь наполнится восхитительным бытом аристократии: бессонными ночами, пропитанными ожиданием наёмных убийц, паранойей и готовностью вцепиться в горло любому, кто покажется ей препятствием на пути к завтрашнему дню.