Могло быть хуже.

Поверхность речушки у клинка забурлила. Не смея поверить счастью, я вытащил клинок — и увидел пришпиленную плоскую рыбину, которая дёргалась и шевелила усами, не желая умирать. Постепенно её сопротивление сошло на нет. Я осторожно снял её с кинжала и вытащил перочинный нож. Пальцы по-прежнему ощущались дубовыми, но привалившая удача согревала изнутри.

Чешуя у добычи была мелкая и очень плотная, её покрывала густая слизь. Впепившись в рыбину так, что расцарапал кожу, я вспорол предполагаемому сому брюхо и вывалил внутренности в воду. Диковатое желание вгрызться в них подавить удалось не сразу. Кровь и багровый клубок кишок подхватило ленивое течение, понесло прочь. Вокруг собралась стайка других рыбёшек, которые с энтузиазмом облепили останки собрата.

Наверное, при других обстоятельствах это навело бы меня на какие-то размышления, однако прямо сейчас хотелось одного: добраться до лагеря и зажарить рыбину. Я принялся ковылять по камням, переваливаясь с боку на бок, как раненая утка. Оказавшись на берегу, я направился к стоянке, попутно счищая чешую и разок остановившись, чтобы укусить освобождённую от шкуры спинку. По подбородку потекла кровь. Странное чувство: так голоден, что аж тошнит. Или это от отвращения? Я едва не расхохотался, подумав об этом, и удержался лишь потому, что от смеха голова разболелась бы сильнее.

В лагере поджидало неприятное откровение: в обложенном камешками кострище потух огонь. Я взращивал его из трутов, относительно сухого мха и веточек не меньше пары часов, едва не сойдя с ума от предельной сосредоточенности. И вот все усилия пошли прахом. Я глубоко вздохнул и запрокинул голову, уставившись на тучу, подбиравшуюся к стоянке. Грязно-серая гора, клокочущий вулкан, подпиравший небеса, туча придавала округе мрачный вид. На нос опустилась одинокая снежинка.

Вдали прозвучал протяжный, тоскливо-предвкушающий вой. Он был значительно ближе, чем вчера.

В первый день злоключений в чаще я боялся пить из рек. Чтобы обеззаразить воду, её требовалось прокипятить. Это поставило меня в тупик: котелок среди множества прочих невероятно полезных вещей остался у ящероконя, а мне достались только не нужные посреди безлюдья монеты и кресало с огнивом да связка трутов. Приходилось есть свежевыпавший снег, отчего дико болело горло, а язык, казалось, покрылся наледью. Без толку: снег не утолял жажду. В конце концов я сдался — бросился к первому попавшемуся роднику.

Вскоре после того, как снег подтаял, ударил холод, и слякоть схватилась в твёрдую корку, на которой я поскальзывался и падал больше раз, чем успевал сосчитать. Потом это перестало иметь значение. Я цеплялся за мёрзлую землю и оледеневшие древесные корни, карабкался и съезжал по заснеженным склонам, проваливался в припорошённые ямы, мучительно делал шаг за шагом, а истерзанный организм отзывался страданием на каждое действие. Не то чтобы его протесты имели значение.