Кристина вошла, и все разговоры стихли; даже музыка, кажется, на мгновение смолкла. Она пошла ко мне между маленьких круглых столиков и венских стульев, каблуки легко постукивали по шахматным плиткам пола, и вслед ее движению поворачивались головы, и десятки мужских и женских взглядов провожали ее, словно немой эскорт. Я снова испытал то чувство мгновенного потрясения, как тогда, в доме Галачьянца, когда впервые увидел ее, и как потом, в «Винчестере»: сияющая улыбка, волна черных волос, тепло оливковой кожи, как будто холодный черно-белый мир за окном отдал ей все свои самые яркие и живые, как кровь, краски.

Мы долго сидели, пили кофе, разговаривали и смотрели на капли дождя на оконном стекле, в которых расплывались золотистые огни фонарей. Сумрачный ноябрь вдруг принарядился в хорошее настроение, так что и дождь, и низкое небо, и бесцветные фасады домов внезапно приобрели стиль и шарм, как к месту надетая винтажная вещь из наполненного дохлой молью и нафталином бабушкиного сундука. Я почти не помню, о чем мы разговаривали тогда: кино, музыка, литература, — но это и неважно. Я запомнил другое: дурманящий древесный аромат духов, улыбку, которая расцветала так ярко, что я тоже улыбался в ответ подобно тому, как луна светит отраженными лучами солнца. Запомнил то чувство, когда холодные пальцы нежно прикасались к моей руке: волнующее, счастливое и почти забытое, как первый поцелуй. Я берег память об этом чувстве все шесть дней, что прошли до нашей следующей встречи, и каждый раз, закрывая глаза и вспоминая ее, улыбался — ночью, в своем кабинете, среди вороха бумаг, сигаретных пачек, пустых бутылок и разбитых пластинок, откинувшись на спинку стула, — улыбался и забывал обо всем, как курильщик опиума в трущобах викторианской эпохи.

Мир иногда возвращает долги. Я вспоминал Кристину и думал, что судьба решила вернуть мне то, чего так жестоко лишила со смертью Марины: согревающее тепло разговоров, прикосновение рук и ожидание встречи. Старик в доме престарелых получил обратно свой вырванный с корнем цветок. Несколько раз я ловил себя на мысли о том, что, может быть, моя миссия действительно завершена и больше не надо пытаться преследовать ускользающую от меня зловещую тень древнего вампира. Кем бы ни был тот, кто лишил Марину жизни — оборотнем, вурдалаком, вервольфом, — я убил его, и ее смерть не осталась не отмщенной. Но вот что странно: теперь, когда мысли упрямо возвращались к неоконченному расследованию, я все чаще видел перед собой не образ растерзанной девушки, лежащей на грязном асфальте двора, а израненного рыцаря на смертном одре и юную девушку в платье цвета запекшейся крови.