– А вот эта – из твоего ружьишка-то, небось, выскочила?

– Это что? – Ермил помрачнел еще больше.

– Так это ж пуля, которой меня на коечку в лазарет вчера уложили, – Шутов широко улыбнулся. – Не узнаешь, охотник?

– Не узнаю. Я по смершевцам не стреляю. Больше по кабанам.

Особист несколько секунд внимательно изучал Ермила. Закурил, прищурился, выпустил струйку дыма:

– А ты, охотник, не трус.

– Капитан, – майор Бойко подошел к Шутову. – Оставь покурить.

Лейтенант Горелик сплюнул и отвернулся. Дело ясное, с особистом ссориться им не надо. Но вот чтоб папироску за ним докуривать…

– Капитан, раз уж вы нам, считай, жизнь спасли, попробуем с чистого листа? – услышал он за спиной голос Бойко. – На «ты», без обид, без церемоний?

– Валяй, майор.

Пересилив себя, лейтенант на них посмотрел. Шутов и Бойко пожимали друг другу руки.

– Я на фронте с зимы сорок первого, минус три месяца на госпиталь. Разных особистов видал – но таких… – Бойко широко улыбнулся. – Ты, капитан, первый.

– А я такой один и есть, – ответил смершевец без улыбки.

– Капитан. Давай откровенно? Ты зачем по нашим фрицам фанерным на стрельбище мазал?

– Не люблю хвастаться.

– А я тебя раскусил! – с ребяческими искорками в глазах произнес Бойко. – Три попадания – вроде все мимо, но расстояние-то от яблочка одинаковое, как по линеечке!

– Ну так я и прибедняться не люблю, – особист наконец улыбнулся – едва заметно, уголком рта.

Майор же от души рассмеялся, и Горелик внутренне съежился. Потому что в этом смехе не было ни расчета, ни подхалимства – зато чувствовалась искренняя симпатия, и Горелику она казалась предательством. Ведь он рассказывал Бойко про особиста Бусыгина. Как так можно?

– Раз уж мы откровенно… – Шутов передал Бойко недокуренную папиросу, – скажи, майор: как так вышло, что я к доктору отправился ночью на коечку, а ты с ребятами с утреца – в лес?

– Я отвечу, – Бойко перестал улыбаться. – Мы – десант, капитан. Войска особого назначения. У врага в тылу мы свои проблемы привыкли сами решать. И мертвецов своих хоронить.