А потом мы заносили вещи в дом, раскладывая мешки и коробки по панцирным сеткам кроватей, потому что пол показался нам слишком грязен, а кроватей было много; тонкая дверь то и дело оглушительно хлопала, впуская и выпуская нас, нагруженных поклажей, и стоило нам всем оказаться внутри, как дом еще больше съежился и словно навис над нами, тесный и холодный. Огонь в печи разгорелся, но холод не отступил — казалось даже, что внутри холоднее, чем снаружи; к тому же проклятая печь действительно дымила, «последишь за ней, пап, — сказал Сережа, — а мы обратно — до темноты еще одну ходку успеем сделать, Лень, пойдем, покажу, где тут поленница, если что», — мужчины вышли на улицу, и мы остались одни — четыре женщины, двое детей. Сразу стало тихо и пусто, и я услышала тонкий, воющий звук — сквозь небольшую трещину в одном из мутных оконных стекол со свистом задувал ветер, и на облупившемся подоконнике отказывалась таять сахарно-белая снежная горка. Марина опустилась на кровать, прижала к лицу покрасневшие от холода ладони и заплакала.

Сигареты, мне нужны сигареты, хотя бы одна, у кого-нибудь должна была остаться хотя бы одна жалкая сигарета; я поспешно выбежала на улицу и с облегчением увидела, что мужчины не успели еще уйти — разложив остатки брезентового тента на льду, они старательно сворачивали его, превращая в огромный, неаккуратный кулек. Подходя, я услышала доктора:

— …помогу вам носить вещи, — говорил он и, задрав голову, заглядывал Сереже в лицо, — хотя бы это я должен для вас сделать, и поверьте, вы всегда, в любой момент можете позвать меня — и я немедленно приду…

— Конечно, — сказал Сережа.

— Дело в том… — продолжил доктор, заметно волнуясь, — мы поговорили с Иваном Семенычем утром… врача у них нет, народу много… там есть женщина, ей вообще скоро рожать, понимаете? А здесь я буду только всем в тягость.

— Конечно, — повторил Сережа.

— Я на самом деле уверен, что там я нужнее, — в отчаянии сказал доктор.

— И баб там побольше, — засмеялся Леня и звонко шлепнул доктора по спине; тот вздрогнул и обернулся к нему.

— Берегите шов, — сказал он Лене, — и ради бога, не поднимайте ничего тяжелого. Постараюсь на днях до вас добраться — посмотрю, как заживает.

— Ладно, — сказал Леня уже серьезно и протянул ему руку. — Спасибо. Правда, спасибо.

И они ушли, и вернулись, и ушли снова — время от времени я смотрела в окно, чтобы увидеть их удаляющиеся или, напротив, приближающиеся фигуры, чернеющие на белоснежной ровной поверхности озера, и к часу, когда свинцово-синие северные сумерки наконец наступили, оказалось, что они успели перенести все наши вещи, все эти казавшиеся бесконечными ящики, сумки и картонки, не оставив на берегу ничего, кроме выпотрошенных, опустевших машин.