— …гие граждане! — прорезалось за стеной у соседей радио. — Здравствуйте! Предлагаем вашему вниманию инструментальную композицию «Городские ритмы»…

Энергично забренчала электрогитара.

Очень хорошо, подумал Бурдюков и, мотнув головой, ухватился за бортик. Сердце глухо постукивало сквозь пижаму. Во рту было сухо. Слабость накатывала волнами. Пошедший какими-то бурыми пятнами крокодильчик так и норовил плюхнуться на дно ванны.

Это все буря, сказал себе Бурдюков, упорно сворачивая губкой целый пенный пласт. Это все буря. Как ни крути. А я предрасположен.

Вчера вечером, когда они с Магдой целомудренно обнявшись сидели у телевизора (целомудренно — потому что рядом заинтересованно сопел сосед из квартиры справа), как раз объявили, чтобы остро реагирующие на магнитные возмущения были осторожны.

— Серия мощных вспышек на солнце, — шептал выкрученный на минимум диктор. Лицо у него было дряблое, бледное. Пожалуй, даже изможденное. — Возможны ухудшение самочувствия, кратковременные потери сознания, дурнота…

Бурдюкову показалось, что диктор выглядит так, словно уже испытывает магнитные возмущения на себе.

«Это что же — опять?» — сказала тогда Магда. Наверное, даже всхлипнула. Большой красивый рот ее выгнулся подковкой. И Бурдюков, предупреждая истерику, накрыл его ладонью. Навалился. Прижался щекой к щеке. Плюнув на круглый соседский глаз, свободной рукой заполз в вырез платья.

«Это же только завтра, — принялся наговаривать он в ухо, в то же время сжимая то одну, то другую Магдину грудь. — Завтра. Да мы ведь и привыкли уже. Что нам буря какая-то? Тьфу!».

Магда вяло, скорее, для вида, сопротивлялась.

Он не особо слушал, что она там мычит сквозь его пальцы. Ему казалось, слова, вырываясь с дыханием, чуть покалывая, всасываются в кожу на его руке. Запомнилось только: «Это же наше, наше солнце!»

А его как заело.

— Завтра, Магдочка, доживем до завтра.

И вот вам — завтра…

Бурдюков отстранился, давая себе секундную передышку. Пены будто и не убавилось. Свернутый пласт, распадаясь на какие-то сизоватые волокна, медленно скользил к сливу. За ним, как за улиткой, тянулся слизистый след.

Ну и ладно. Хоть что-то. Бурдюков сглотнул какую-то неожиданно накопившуюся во рту кислятину. Привстав, выглянул в узкое окно наружу. Было очень рано. Чернело обжатое коммунальными домами небо. Помаргивали редкие звезды. Одинокое облако, напоминающее фасолину, плыло на запад. У луны был флюс на правую сторону.

Бурдюков надул правую щеку, пародируя, затем перехватил крокодильчика поудобнее и сунул мятым хвостом под кран. Струйка ушла в губку будто в песок.