– С Комсомольской?

Слюна притекла в рот соленая и горькая. Горло схватило спазмом, ни проглотить, ни продохнуть.

– С Комсомольской?! От красных?!

– От Ганзы…

– Какая разница.

– А что с ним не так?

– Не задаешь лишних вопросов, да? Блокада, бля?

– Мне людей надо кормить, Артем. Двести душ. Есть – и ладно. Вот будешь когда начальником станции, поймешь…

Артем встал.

– Можно?

– О! Виновник торжества! Валяй тост, Артем!

И он вытянулся во фрунт, как будто и правду собирался сказать им тост. Только пальцы воздух сжимали вместо стакана.

– Там за мной пришли люди. Якобы с Ганзы. Хотят меня забрать и увести, чтобы я не успел вам этого всего рассказать. Если не отдадите меня – говорят, введут блокаду.

Люди за столом зашикали, песня, которую затянули уже было, про подмосковные вечера, замялась. Кто-то жевал еще, но потихоньку.

– Москва – не единственный город, где люди выжили. Вчера на Полисе всем объявили, что есть другие. Скоро вам тут тоже сообщат. Считайте, я первый. Весь мир живой! Питер, Екатеринбург, Владивосток. Америка. А не слышали мы, потому что они радио глушилками давили.

Стояла тишина – гробовая. Люди слушали, остолбенев.

– Мы не должны тут жить больше. Мы можем собраться и уйти. В любой момент. Сейчас. Куда угодно. В Муроме, триста километров от Москвы всего, уже фон нормальный. Люди на поверхности живут. Это Москва мертвая, зараженная, потому что над ней боеголовки сбивали. Нам не надо тут. Нам тут нельзя. Я вам предлагаю, я вас прошу: давайте уйдем.

– Зачем? – спросили у него.

– Триста километров переться, и что там?

– Да что вы слушаете его, он с приветом же на эту тему!