Одна из тонких туманных нитей обвила его левую ногу, не пожелав отцепиться даже после того, как оперативник ей тряхнул.

— Все, валим, — посерьезнел он. — Нет, ну каков долбень, еще и в полнолуние нас сюда притащил!

— Сам ты долбень! — донесся недовольный возглас с противоположной стороны поляны. — Выбирай выражения, дьяк!

— Да это я еще мягко выразился! — гаркнул Пал Палыч. — Тьфу!

Он развернулся и зашагал к машине, остальные поспешили отправиться за ним.

Как оказалось, не все главы вурдалачьих семейств выглядят так же, как статный и седовласый Арвид Ленц. Непосредственно князь Михаил Ростогцев напомнил Коле соседа по подъезду, где находилась его съемная однокомнатная квартира. Тот на своем непростом жизненном пути завязал крепкую дружбу с бутылкой, но зато растерял все остальное — и семью, и профессию, и даже отчество с фамилией, потому все знакомые звали его просто Петюней. Если бы их с князем поставить рядом, так они бы за близнецов сошли — оба невысокие, одутловатые, с залысинами и бесцветными глазами. Единственное отличие составляла одежда, она у Ростогцева была чистая и не слишком мятая. Ну и подороже, понятное дело.

— Ну? — немного нервно произнес князь. — О чем ты хотел со мной говорить, Ленц? О том, что пожелал создать мне проблемы? Так они есть, можешь радоваться. Пятый день в Останкино власти землю носом роют, меня и то два раза допрашивали. Да еще и интересовались, с каких это радостей я тут обитаю. Пока просто полиция, с ней кое-как вопросы урегулировать можно, но ты еще и судного дьяка на нашу встречу притащил.

— Мне не в чем оправдываться, — поджал губы Ленц. — Мои дети не имеют к данным смертям никакого отношения.

— А брошь? — раздул ноздри Ростогцев. — Я сам ее видел. Это твой знак! Корона и трилистник. Мне он прекрасно известен, была возможность его изучить! Я не забыл Париж и твое гостеприимство!

— Чуть ниже голос, — процедил Арвид. — Ты до сих пор не встретился со смертью, не так ли? Я ведь мог тогда тебя и не выпускать из башни!

— Не мог, — топнул ногой князь. — Не мог. Ври кому-нибудь другому, но не мне. Ты знал, что если я уйду навсегда, то тебе не жить. Ты просто струсил тогда. Кишка у тебя тонка таких как я отправлять в небытие!

— Что? — наконец вышел из себя Ленц. — Ты посмел назвать меня трусом?

— А кто еще устроит такую мелкую пакость, как не трус? — заорал в голос князь. — Подбросить туда, где я живу, обескровленные тела — это же верх низости, простите уж меня за каламбур! Никто до такого не додумается. Никто, кроме тебя! С фантазией у тебя всегда было туго.