…он целует её ниже, туда, где кромка платья скрывает гулкие удары сердца, и снова вверх, по плечу и шее, лаская мочку уха…

— Я люблю тебя, Кайя, — хрипло шепчет он ей прямо в губы. — Моя маленькая веда! Люблю!

…и, сжимая ладонями её лицо, целует беспорядочно и страстно — щёки, виски, глаза…

— Эйвер…

И больше нет робости и смущения, и осторожность не нужна, губы его нетерпеливые и жадные, и её тоже. И он чувствует всё, чего она хочет, а она знает все его желания…

— Эйвер…

От её голоса тугой узел воли рвётся, выпуская наружу всё, и ласки становятся горячими и хаотичными. И от их жара, кажется, вот-вот начнут плавиться камни.

Но Эйвер вдруг отстраняется, и они смотрят друг на друга, словно безумцы.

— Остановись, Кайя! Погоди, — он усмехается и дышит тяжело, удерживая её за плечи, — ты слышишь? Это Оорд топчется там внизу на лестнице и ждёт, не может выйти из башни, чтобы нам не мешать. Но Дуарх его раздери, если он думает, что он нам не мешает!

Эйвер обернулся и крикнул:

— Оорд! Можешь выйти, мы уже уходим!

Кайя рассмеялась и приложила ладонь к пылающим губам.

— Он нас слышал? О Боги!

— Конечно, слышал, он же Заклинатель камней! Он всё слышит. Но я… я не мог удержаться. Я так долго этого ждал, — он улыбнулся, подхватил с пола плащ и, обняв Кайю за плечи, поцеловал снова, прошептав в самые губы, — идём, Кайя. Мы не будем спешить так, словно это наш последний вечер. У нас теперь есть время. Все ответы подождут до завтра. А эта ночь… я хочу, чтобы она была длинной. Очень длинной. Ты же помнишь: «В горе и радости, я — твой, а ты — моя». И у нас ещё будет утро. И день. И снова ночь… У нас теперь много времени.

Эпилог

Эпилог

Дарри разбудил звук открывающейся вдалеке решётки.

Он поморгал, пытаясь разглядеть что-нибудь в темноте. В конце коридора появился кто-то с факелом, пламя которого трепетало от сквозняка, выхватывая из углов причудливые тени, но лица вошедшего видно не было.

Сквозь решётку в окне проглядывал клочок неба, чёрного, усеянного яркими звёздами. Где-то в дальнем конце коридора в соломе возились крысы, а за стеной неторопливо и размеренно ухал филин. Было холодно — лаарские ночи к утру обычно заканчивались густым туманом, таким, который, поднимаясь со дна ущелья, добирался до его зарешеченного окна. Но Дарри не мёрз. Айяарры были столь щедры, что дали ему горский плащ из толстой шерсти и два тюфяка набитых свежей соломой. И кормили прилично. Вот только держали здесь одного. Где были его люди, он не знал, но очень надеялся, что они останутся живы. Хотя…

Он никак не мог понять, что задумали айяарры. Его не били, не пытали, даже не допрашивали, кроме того первого раза, из которого он мало что запомнил. С ним почти не разговаривали, но кормили и поили исправно. И неизвестность эта была хуже пытки.