Раньше Иррис думала, что за закрытыми дверями замужние дамы ведут очень важные разговоры, но это было до тех пор, пока она сама не вышла замуж и не попала в святая святых — чайную веранду.

Сплетни обсуждались по особому ритуалу: сначала менее значительные, вроде того, кто кого родил, кто в каком платье был на последнем балу, потом — кто на ком женился и какой была свадьба, была ли невеста беременна и сколько стоил свадебный торт, затем — кто кому сделал предложение, и уж после этого оставалось самое вкусное — скандалы. Любовники, любовницы, мезальянсы и порочащие честь события, привороты и магические печати, дуэли из-за женщин, внебрачные дети и самоубийства… Это обсуждалось обычно полушёпотом, чтобы не услышали дети, а главное — не приведи Боги! — мужчины.

Но Иррис знала, что сегодня в конце этого списка будет она, как фазан в центре стола с ягодой в клюве, как яблочный пирог с корицей или вишенка на торте.

Тётя Огаста позвала тётушку Клэр не просто так. Это её последнее и самое мощное оружие, которым она намеревалась сокрушить бастионы воли строптивой племянницы. А проще говоря, тётя Огаста всерьёз собралась выдворить Иррис из дома под одним простым предлогом — выдать замуж.

Треклятую тётку с болонкой специально выписали из Феса сразу после того, как мэтр Гийо явился несколько дней назад в своей двуколке. Облитый одеколоном сверх всякой меры, в крахмальной рубашке, воротник которой давил его шею так, что, казалось, с ним случится апоплексический удар, он то и дело касался волос, разделённых на прямой пробор и смазанных маслом для блеска, был торжественен и тих, а под мышкой зажимал коробку конфет.

Мэтр Гийо по натуре был прижимист и жаден. И коробка конфет в его руках была чем-то неслыханным, примером необыкновенной щедрости и расточительства, и раз по этому поводу сразу же не пошёл дождь, значит, это был не просто подарок, а знак. И если уж он явился в дом в парадном облачении с этой коробкой — символом «самых честных намерений со стороны мужчины», перевязанным голубым бантом, стало яснее ясного, что он приехал просить руки Иррис.

И мысль эта для Иррис была сама по себе отвратительна.

Отвратительна настолько, что по её лицу тётя Огаста быстро поняла, чем всё закончится, и живо выставила племянницу прочь, а переговоры с новоиспечённым женихом взяла в свои руки.

А Иррис убежала на берег моря, на высокие утёсы мадверского побережья, под которыми яростно бесновались волны даже в самый погожий день. Она стояла там долго, глядя на бесконечную синюю гладь и вдыхая солёный бриз только с одной целью — перестать ощущать одеколон мэтра Гийо, который наполнил лёгкие и, казалось, въелся даже в кожу и волосы. Жуткая смесь запахов конской упряжи, старого сундука, благовоний, камфары и скипидара.