Расцекив это как приглашение, я проследовал за ней, ступая по примятой маленькими стопами земле, наблюдая, как колышется белый подол. С каждым шагом каменеет едва расслабившееся в банном паре тело, и четче облепляет ткань штанов то, что выдает мое тугое желание — горяча кровь. Я и так слишком долго пребывал в воздержании, почитай, все эти долгие месяцы пребывания в Збрутиче, и порой это бывало невыносимо, когда рядом находилась соблазнительная средкяя дочка князя.

При приближении ко двору откуда-то из-за частокола слышны были голоса кметей

— они тоже еще не спали, щебетание ночной птицы разбавляла их болтовню. Мы поднялись на крыльцо и вошли в теплую сумрачную, освещенную одной лучиной горницу. Здесь и впрямь пахло пряным липовым медом и травами, окутывая плотно. Хорошо.

Ждана прошла к столу, на котором стояли крынки, подняла голову, взгляд ее скользнул вниз к поясу, и девушка густо покраснела. Все же, как бы не держала себя, а решимость ее мигом послабела. Она уронила взгляд, взяла за пузатые бока глиняную крынку и торопливо налила в деревянную, выкрашенную обережными знаками плошку.

— Не боишься, что узнают?

— Пусть видят. Или ты пугаешься, Вротислав? — ответила коротко, улыбаясь, пряча глаза.

Я хмыкнул. И в самом деле, что в этом такого, если хозяева заботятся о своих гостях, не беря в счет то, что стоял перед ней полуобнаженный, и глухая ночь на дворе.

— Смелая, значит, — понял я.

Ждана взяла наполненную плошку, повернулась ко мне, протягивая угощение.

— А чего бояться, если все уже решено?

Я обхватил плошку, накрывая ее холодные пальчики, пытаясь понять, в чем загвоздка, но тут же отбросил эту затею. Нужно ли, если сама ничего не хочет говорить, а я очень уж истосковался по ласкам горячим. Ждана, смущаясь моего пристального взгляда, высвободила пальчики, отвернулась. Отпил сбиткя, еще не остывшего, теплого, он пряной сладостью разлился по языку, согрел нутро, и мысли мои уже сорвались с поводка, как и руки — хотелось немедленно поблагодарить за заботу такую. Отставив плошку, погладил ладонью ее теплую шею, надавил чуть, притянув, склоняясь, прильнул к ее раскрывшимся губам своими, собирая дрожь. Такие мягкие, упоительные — голова закружилась. Опустил руку ниже, накрывая небольшую грудь с тугой горошиной, что так призывно упиралась в ладонь, сжал настойчиво, но мягко, хотя по венам уже бешекым напором толкалась кровь, призывая броситься с головой в омут. Но не спешил, уже теперь ей некуда деться. Рывком притянул к себе — платок с ее плеч сполз.

Если бы хотел, мог бы взять любую, и Ждака, хоть и была видной, но не отличалась от остальных так, чтобы до помутнения хотелось завладеть ей, но раз так вышло, то расслабиться немного можно. Подхватив ее под бедра, покинул горницу, пройдя темный переход. Опустил ее на пол своего времекного пристанища. Все же нехорошо, если кто-то увидит, пусть не староста, который ходить не может, но тот же Зуяр — ее братец. Ждана задышала тяжело и часто, в ожидании замерла, и огни на дке ее глаз вдруг поутихли, зато родилось из темноты что-то иное, то, что заставило сбиться дыханию. Но одно стало понятно — ублажать мужика она не умеет, и что в этой красивой головке творится — загадка. Видимо, прельстилась на то, что родом не из простых кровей.