— Нет необходимости, — ответил Кранкль.

Теперь солдат не сомневался, что под камзолом и воротником из кружев, прячется добрая мускульная кираса, и горжет из доброй каленой стали. Которые, с пятидесяти шагов не возьмет ни один арбалет.

— Коннетабль, надеюсь, вы не против, если я сделаю два три выстрела, прежде чем мы приступим, что бы познакомится с оружием, — сказал Кранкль.

Нет, ни каких поблажек, ни какого снохождения, ни какой расслабленности. Кранкль не собирался давать Волкову ни единого шанса.

— Конечно не против, — отвечал солдат, все понимая, — Еган отдай кавалеру арбалет.

Еган отдал оружие, и кавалеры поехали туда, где стоял, отсчитавший пятьдесят шагов, стражник.

— Господин… — начал Еган, — так это… он вас убьет.

Он видел как солдат слез с коня и стал на открытом месте.

— И что, может, ты станешь, за меня постоишь, ты ж хотел быть воином, — спросил его Волков.

Еган удивленно глядел на господина, не понимая, как ему в голову пришла такая мысль.

— Что раздумал? — усмехнулся солдат.

У Егана наконец созрел план, занимать место Волкова ему не хотелось, потому он предложил:

— А сядем ка на коней и поедем прочь, объедем замок, заедем в него, да запрем ворота. Там они нас нипочем не достанут, там и барон за нас заступится.

— Заткнись, дурень, — рыкнул Волков. — Отведи лучше коня подальше, и вы тоже отойдите.

«Черта с два, кольчуга не выдержит, будь она хоть трижды ламбрийская, а вот его каленая кираса выдержит», — думал он.

Человек на расстоянии пятидесяти шагов, выглядит не больше фаланги пальца. Казалось, попробуй, попади, но для опытного стрелка попадание весьма реально. А Кранкль делал выстрел за выстрелом в дерево, что росло у дороги. Он не промахивался. Два других кавалера стояли вместе с ним. Видимо давали советы и деловито обсуждали арбалет и выстрелы. А сам Кранкль был спокоен, он собирался сегодня, кого то убить. Наконец он натянул тетиву, уложил болт подошел к стражнику и крикнул:

— Вы готовы, коннетабль?

— Делайте свой выстрел, Кранкль, — крикнул Волков и приготовился.

Все, что он мог теперь сделать, так это просто сложить руки на груди. Он даже не молился, он не смотрел по сторонам. Он смотрел только на Кранкля.

Может быть, в лицо своему убийце. К нему снова пришло, подзабытое уже, чувство войны. Чувство стояния в строю, когда вот-вот люди стоящие справа и слева от тебя заорут, загремят латами и оружием и двинутся вперед, и, не смотря на все твое желание выйти из строя и уйти, ты двинешься вместе с ними, вместе с ними будешь подбадривать себя криками, и глядеть, как к тебе приближаются те, другие, такие же, как ты, только с другой стороны. Это было солдатское чувство фатализма, безысходности.