А дальше было что-то странное. Я вроде бы и не теряла сознание. Но все происходящее как будто бы происходило не со мной. Это не меня завернули в одеяло и подхватили на руки. Не меня стремительно потащили куда-то. Поза была ужасно неудобной, но я не могладаже пальцем пошевелить, чтобы ее поменять.

Ресницы приподнимались, выхватывали огрызки замковых коридоров и снова опускались.

Возникшую перед некромантом дверь он распахнул с ноги, яркий свет резанул по зажмуренным глазам, а в ноздри ударил специфический запах целительского кабинета.

— Что?..

— Призрак. Сердце.

Одеяльный кокон исчез, вместо него меня окутала теплота магии.

Ненадолго правда. Одеяло тоже пригодилось.

Потом я сидела, завернувшись в него и меня трясло — крупной неконтролируемой дрожью, которую не помогали унять никакие дыхательные техники. Протянутое целительницей зелье в стакане, я смогла проглотить с трудом, едва не расплескав, но и оно не помогло.

А вокруг кажется что-то происходило. Звенели чьи-то голоса. Они то отдалялись то приближались, то смешивались в неразборчивую кашу, то звучали вполне отчетливо.

— ...я не могу дать ей успокоительное. Девочка только-только вышла из кризиса, это жесткое противопоказание. Вернее, я конечно, могу, но риски…

— Не надо успокоительного. Кто-нибудь, приведите Лагранжа.

За последнее слово мозг уцепился, как утопающий за соломинку. Да! Приведите! пожалуйста…

— Лали!

Я вцепилась в него с таким отчаянием, будто Даниэль Лагранж — это единственное, что удерживает меня на краю пропасти, и если отпустить его — я сорвусь туда, в бесконечную черноту. Уткнулась холодным носом в теплую шею, вдохнула всей грудью родной запах и, наконец, смогла разрыдаться.

И потусторонний холод, все еще сжимающий сердце мертвенной хваткой, начал рассасываться.

Даниэль обнимал меня, гладил по волосам, целовал виски, соленые щеки и мокрые ресницы, чуть укачивая, как ребенка, и приговаривая: “Все хорошо, моя девочка. Все хорошо, ежик. Я тут. Я с тобой. Все хорошо”.

До мозга эти слова достучались далеко не сразу. Но постепенно мое личное “успокоительное” достигло нужной концентрации в организме, и я притихла. Тело еще вздрагивало в остаточных рыданиях, глаза опухли и отказывались открываться, но страх отступил.

Последний глубокий выдох, и я смогла разжать сведенные судорогой пальцы, смявшие чужую футболку.

Вместе со мной, кажется, выдохнули все присутствующие.