Вера слушала его с мягкой улыбкой — он старался. Доктор сказал ему поить ее отваром и не расстраивать — он честно старался. Только не учел, что его "грива" прекрасно собирается в "хвост", ему даже "полухвост" носить не надо. Интересно, он сам понял?

Он рассказывал о причудах столичной моды, о забавных случаях из-за глупого кроя костюмов, об украшениях императорского дворца. Она пила чай как водку, отрывистыми глотками, вышибающими слезы, чем ближе уровень отвара подбирался ко дну, тем крепче и горше становился отвар, но они выпили все, до самого дна, вдвоем.

Он ушел глубоко заполночь, взяв с нее обещание сразу ложиться спать и не ставить будильник, она сказала "хорошо", она сотню раз за сегодня это сказала. И "часы истины" ни разу ее не сдали, ни единого раза.

* * *

4.32.1 Дракон просыпается

4.32.1 Дракон просыпается

Она проснулась около десяти, немного полежала в кровати, изучая свою папку с кораблями и расстраиваясь — она и здесь мало знала и плохо помнила, хороший подарок из этого не получится, нужно искать что-то другое.

Встала, быстро завернулась в три слоя одежды и пошла умываться, на кухне нашла бумажный пакетик с травами и блокнотный листок с подписью и печатью министра Шена, там было несколько столбиков иероглифов и схематичный рисунок с кипящей кастрюлькой и закрашенным на четверть циферблатом часов, на случай, если она не сможет прочитать. Она поставила воду на плиту и залипла в этот рисунок, внезапно поняв, что вот-вот разрыдается над ним непонятно от чего.

"Дзынь."

"Кому ты врешь, Вера, непонятно ей, да конечно."

Вкус отвара опять напомнил вчерашний вечер, это безнадежное ощущение, что их растаскивает каким-то непонятным течением, и хотя они еще держатся друг за друга, руки понемногу соскальзывают, времени мало, и с каждой минутой все меньше. А потом каждый пойдет своей дорогой, навсегда. Отпустить и оборвать все резко, или держаться до последнего, продлевая боль?

"Финал неизбежен."

Она уже ее придумала, собрала из кусочков виденных на рынке благородных девушек, приукрасила, доведя до раздражающего совершенства, и теперь смотрела, как она ходит по рынку и говорит торговцам: "Запиши на госпожу Кан, слуга заберет". Приходит Двейн и забирает. А юная стройная цыньянка идет дальше, глядя на весь мир как на дерьмо и ежеминутно поправляя браслеты. Красивая, уверенная в себе, беременная.

"Она будет меня ненавидеть."

Эта мысль причиняла обжигающую сладкую боль, как будто с наслаждением облизывала свежую рану, открытую и кровоточащую, медленное движение языком вдоль края — "Как здоровье вашей жены, господин министр?" Сладкая кровь во рту, саднящая боль и еще одно медленное движение языком — "Как назовете наследника, господин министр?" Кровь, кровь, кровь… Сукровица, корка, шрам. Все проходит, и это пройдет. Она развернула левую ладонь, провела пальцем по шраму — твердый, он уже не исчезнет, это навсегда. Но рука работает, ничуть не хуже чем раньше, обычная рука. Снаружи даже шрама почти не видно, тонкая белая полоска, с одной стороны чуть шире, маленькая. Ерунда.