— Почему? — ее голос напрягся.

— Я не знаю, честно. Э-э, Серин, сейчас не совсем время, чтобы об этом разговаривать.

— Нет, об этом мы должны поговорить прямо сейчас. Я вижу тебя. Кстати, прекрасно выглядишь. Красивое платье. Но я не вижу, с кем ты.

— Ладно, не подлизывайся. Я на встрече выпускников. Скажи Брайану, что я с Чаки.

Она передала мои слова, я услышала, как Брайан ехидно что-то прокомментировал.

— Слушай, с Джеффом что-то не так, — беспокойно сказала Серин.

— Да, кажется, все так думают. Я тоже.

— Когда он начал себя так вести и что он сделал? — голос Серин все еще оставался беспокойным, но я уже слышала в нем научный интерес истинной красавицы-центаврийки.

— Все началось, когда мы вернулись из Флориды. Он все больше отдалялся. Чтобы я ни говорила, было поводом для разрыва отношений. Он стал воинственным, сердитым, холодным. Могу продолжать. С каждым днем становилось все хуже и хуже, ему стало все равно, что я уезжаю. Даже больше, кажется, хотелось, чтобы я исчезла.

Чаки слушал все это, взгляд его сузился. Что ж, качать права про неприкосновенность частной жизни теперь поздно и глупо.

— Китти, кто-нибудь давал Джеффу что-то такое, необычное.

— В смысле?

— Укол, или еду какую-нибудь, или что-то подобное?

— Почему ты спрашиваешь? — в мозгу снова что-то закопошилось.

— Его состояние похоже на мое, только развилось намного, намного быстрее. Препарат, который мне начали давать сразу после приема на работу. Он фокусируется на негативных эмоциях, таких как ярость, ревность, и усиливает их. Мы изучали его последние две недели. Оно самовоспроизводится. Чем дольше оно в тебе, тем больше его в тебе становится.

— Это невозможно.

— Центаврийская технология. Мы работаем над тем, чтобы один препарат работал и для людей, и для центаврийцев, отправляя их в анабиоз.

— Как думаешь, сколько ему вкололи, чтобы за две недели он стал настолько плохим?

— Много. Несколько уколов. Мне понадобилось несколько месяцев, чтобы стать… как сейчас Джефф.

Я задумалась, и мои мысли вернулись прямиком к самолету.