— Да. Но это относиться не только к ней, но и ко всем вам. — Он поднял лицо, переливающиеся всеми цветами радуги. — На моей родине принято хвастаться своими героическими поступками. Сделать это так, чтобы люди смеялись и в то же время были сражены — своего рода искусство. Такие рассказы сокращают длинные, холодные ночи. Но если хвастаться тем, чего не совершал или делами других людей, вас больше никогда не пригласят за стол в больших залах. Это вопрос чести, и мне больно и оскорбительно узнать, что вы считаете меня хвастуном.

— Дело не в этом, — заметила Зокора из своего угла, прислоняясь спиной к стене каюты, в то время как Варош убирал посуду с сундука. — Не имеет значения, что кто-то когда-то сделал или не сделал. Важно лишь то, что он делает сейчас и будет делать в будущем. — Она снова взяла свою книгу. — Спросите Хавальда, он вам объяснит.

— Да, — весело сказала Серафина. — Объясни ему ты, Хавальд.

И Ангус тут же с нетерпением уставился на меня.

— Что ж… — промолвил я и в ожидании поддержки, посмотрел на Зокору. — Думаю, она, имеет в виду то, что остальные из нас уже какое-то время вместе и может положиться друг на друга.

Похоже, я правильно угадал, поскольку Зокора не посчитала нужным прервать своё чтение.

— А ещё в Иллиане всё немного иначе, чем на вашей родине, — сообщил Варош нашему северянину. — У нас считается вульгарным восхвалять самого себя. Для этого у нас принято платить барду, который будет делать это за нас.

— Даже если ты сам ещё жив? — удивился Ангус. — Барды существуют для того, чтобы воспевать подвиги тех, кто больше не может делать это сам!

— Преимущество в том, — со смехом ответил Варош, — что если подвиги преувеличены, можно свалить всё на барда. Тогда это лишь то, что сделал он, чтобы его песня лучше звучала и рифмовалась. Кроме того, у нас не верят даже десятой части того, что поётся в балладах. — Теперь он одарил улыбкой меня. — Спросите Хавальда, насколько преувеличены баллады на нашей родине. Он знает по опыту.

— Он? — удивился Ангус. — Он же сказал, что не умеет петь.

Я встал.

— Я поднимусь на палубу, — сказал я, не обращаясь ни к кому конкретно и бросив сердитый взгляд на Вароша. — Что-то здесь слишком тесно.

На палубе я сразу обнаружил, каким сильным стал ветер.

«Снежная Птица» неслась по воде, как будто действительно могла летать. Носовые ударные волны пенились и блестели на солнце. Однако позади небо становилось темнее, и сгущались тяжёлые тучи.

Мы снова приблизились к берегу, Эльгата и Менделл стояли рядом со штурманом и рассчитывали новый курс. Теперь, когда были подняты все паруса, и «Снежная Птица» на большой скорости неслась по ветру, волны пенились, и весь корабль, будто вибрировал с каждой волной, море больше не доставляло мне проблем. То, из-за чего желудок поднимался вверх — были медленные движения.