– Обижаете, – выпятил остатки живота Циркулос. – Не такой уж я чокнутый милленарист,[423] мистик-недоучка. Я не повторяю вслед за фанатиками хилиастические бредни. Я изучил проблему sine ira et studio на основании исследования научных источников и математических расчетов. Вам знакомы Откровения святого Яна?

– Поверхностно, но все же…

– Агнец отворил семь печатей, так? И узрел Ян семерых ангелов, так?

– Абсолютно.

– Избавленных и запечатленных было сто сорок четыре тысячи, так? А Старцев – двадцать четыре, так? А двум свидетелям дана сила пророчествовать в течение двухсот шестидесяти дней, так? Так вот, если все это сложить, сумму помножить на восемь, то есть на количество литер в слове «Apollion», то получится… Ах, да какой прок вам объяснять, все равно вы не поймете. Конец света наступит в июле. Точнее: шестого июля, in octava Apostolorum Petri et Pauli.[424] В пятницу. В полдень.

– Какого года?

– Текущего, святого. Тысяча четыреста двадцать пятого.

– Таааак, – потер подбородок Шарлей. – Однако, понимаете ли, есть некое небольшое «но».

– Это какое же?

– Сейчас сентябрь.

– Это не доказательство.

– И уже миновал полдень.

Циркулос пожал плечами, затем отвернулся и демонстративно зарылся в солому.

– Я знал, что нет смысла метать бисер перед неучами. Прощайте.

Миколай Коппирниг, вольный каменщик, болтливостью не отличался, однако его сухость и резкость не оттолкнули истосковавшегося по общению Шарлея.

– Итак, – не сдавался демерит, – вы астроном. И вас засадили в тюрягу. Ну что ж, это еще раз доказывает, что слишком пристальное рассматривание неба не приносит пользы и не подобает истинному католику. Но я, уважаемый, еще по-иному взгляну на эту проблему. Конъюнкция астрономии и тюремного заключения может означать только одно: подрыв птолемеевой теории. Я прав?

– Прав в чем? – буркнул в ответ Коппирниг. – В конъюнкциях? Правы, а как же. В остальном тоже. Так что, думается мне, вы из тех, которые всегда правы. Видывал я таких.