Бразда из Клинштейна не отрывал глаз от тлеющих и дымящих останков плебана Мегерлейна.

– Мегерлин, – сказал он вдруг, потирая подбородок. – Мегерлин. Не Мегерлейн.

– Ну и что?

– А попа, который был с епископом Конрадом в рейде на Трутовско, звали Мегерлин. А этот был Мегерлейн.

– Ну и что?

– А то, что этот попик был невиновен.

– Не страшно, – вдруг глухо проговорил Самсон Медок. – Ничего особенного. Бог, несомненно, распознает. Оставим это на его суд.

Амброж резко обернулся, впился в Самсона глазами, смотрел долго. Потом глянул на Рейневана и Шарлея.

– Блаженны убогие духом, – сказал он. – Порой устами кретинов глаголет ангел. Но следите за ним. Кто-нибудь в конце концов может подумать, что этот глупец понимает то, что говорит. А если он будет менее снисходителен, чем я, то все может скверно кончиться. Как для него, так и для хлебодавцев.

А вообще-то, – добавил он, – дурачок прав. Бог рассудит, отделит плевелы от зерна, а виновных от невинных. Впрочем, ни один папский священник не может быть невиновным. Любой прислужник Вавилона заслуживает кары. А рука верного христианина…

Его голос крепчал, гремел все мощнее, взвивался над головами вооруженных людей, взлетал, казалось, над дымом, все еще, несмотря на потушенные пожары, клубящимся над городком, из которого тянулась длинная череда беглецов, заплативших выкуп.

– Рука верного христианина не может дрогнуть, когда карает грешника, ибо мир – это поле, доброе семя – сыны Царства, сорняки же – сыновья Злого. Потому собирать сорняки и палить их огнем надобно до самого конца света. Сын Человеческий пошлет ангелов Своих, те соберут в Его Царство все соблазны и всех несправедливых и кинут их в печь огненную, там будет плач и скрежет зубов.

Толпа гуситов зарычала и завыла, засверкали воздетые алебарды, закачались судлицы, вилы и цепы.

– А дым их мученический, – грохотал Амброж, – указывая на Радков, – дым их мученический будет веками веков вздыматься, и нет им отдыха ни днем, ни ночью. Почитателям Зверя и образа его!

Он повернулся. Уже немного успокоившись.

– А у вас, – бросил он Рейневану и Шарлею, – теперь появилась оказия убедить меня в ваших истинных намерениях. Вы видели, что мы делаем с папскими попами? Ручаюсь, что это пустячок по сравнению с тем, что случается с епископскими шпионами. К таким у нас нет снисхождения, даже если они оказываются родными братьями Петра из Белявы. Так как же? Вы по-прежнему умоляете о помощи, желаете присоединиться ко мне?

– Мы не шпионы! – взорвался Рейневан. – Нас оскорбляют ваши подозрения! И мы вовсе не умоляем о помощи! Совсем наоборот, это мы можем помочь вам! Хотя бы в память о моем брате, о котором здесь много говорят, но лишь одними пустыми словами! Хотите, пожалуйста, я вам докажу, что вы мне ближе, чем вроцлавский епископ. Что вы скажете относительно сведений о готовящемся предательстве? Заговоре? Покушении на жизнь?! В том числе на… вашу.