— Предоставим, — лицо Стенолаза не дрогнуло, — это суду Божиему. А твой приказ я выполню. Мои люди останутся в Сенсенберге.

— Понимаю. Понимаю, сын мой. Они останутся в Сенсенберге. Ты же, если тебе понадобятся люди, подберешь себе кого-нибудь из моих наемников. Если хочешь — бери.

— Благодарствую.

— Я думаю. А теперь — иди. Разве что у тебя есть что-нибудь для меня.

— Так сложилось, что есть.

— И что же?

— Две вещи. Первая — предостережение. Вторая — просьба. Покорнейшая просьба.

— Я — весь внимание.

— Не надо недооценивать Рейнмара из Белявы, епископ. Ты не веришь в чудеса, насмехаешься над Тайнами, изволишь относиться к магии с презрительной усмешкой. Не очень-то это мудро, епископ, не очень мудро. Magna Magia[165] существует, а чудеса случаются. Недавно я видел одно чудо. Рядом с Рейневаном, кстати.

— Правда? И что же такое ты видел?

— Существо, которого не должно быть. Которое не должно существовать.

— Ха. А ты, сын мой, случаем не глянул ли в зеркало? Стенолаз отвернулся. Епископ, хоть и был доволен удачному злорадству, не улыбался. Перевернул клепсидру — миновала media пох[166], до officium matutinum[167] оставалось около восьми часов. Самое время пойти наконец спать, подумал он. Слишком много я работаю. И что с этого имею? Кто это оценит? Папа Мартин, этот паршивец, zum Teufel mit him[168], по-прежнему не желает слышать об архиепископстве для меня. Диоцезия по-прежнему формально подчиняется Гнезну!

Он повернулся к Стенолазу. Лицо было серьезное.

— Предостережение я понял. Приму во внимание. А просьба? Ты что-то сказал о просьбе?

— Я не знаю, какие у тебя планы, князь. Однако хотел бы, когда придет время, заняться этим Рейневаном... собственноручно. Им и его спутниками. Хотел бы, чтобы ваше преосвященство мне это пообещало.

— Обещаю, — кивнул головой епископ. — Ты их получишь.