В бездействии проходили дни, а вместе с ними уходили храбрость и решимость. Мысли циклились на обдумывании вариантов действий. Даже матросы выполняли работу тихо и отрешённо, будто каждый боялся спугнуть хрупкий час спокойствия.

Я рано вставала, рано ложилась спать, а по вечерам любила долго сидеть на койке, подтянув колени к груди, и гладить золотую поверхность кулона, подаренного Джеком на день рождения. Золотые дельфинчики всегда отдавали теплом — теплом, с которым они были подарены.

Я трепетно провела пальцем по гладкому золоту. Ценная вещь была для меня ещё ценнее, потому что была одним из немногих знаков внимания. Во время погони за шхуной Воробей тоже не спешил вести задушевные разговоры. Более того, его редко можно было увидеть не у штурвала. В иные же моменты он отсиживался в собственной каюте. Нехватка общения с ним чувствовалась так остро, что я ощущала себя одинокой, но в то же время понимала, что не могу отвлекать его в такое непростое время.

Тихий скрип. Скрип обшивки корабля. Перерастающий в треск. Налитые свинцом веки дрогнули, дрёма отступила. Шум донёсся словно из глубины подсознания. Взгляд бессмысленно застыл на кулоне в моей руке и, спотыкаясь, поднялся. Я подавилась воплем ужаса.

Горло сдавило спазмом от дыма, объятые огнём стены замельтешили вокруг. Золотые дельфинчики выскользнули из ладони, рукав перекрыл лицо в наивной попытке уберечь от угарного газа.

— Давайте, живо! И-и раз! Взяли! — уже знакомо прозвучало над ухом. Я заметалась по горящему залу, выискивая средь дыма группу матросов, несущую сейф к выходу из здания.

— Нашёл время разлечься.

— Помог бы, мерзавец!

Я наткнулась взглядом на споткнувшегося Барбоссу и Джека, в презрении остановившегося над ним. Воробей не без неприязни протянул ему руку, не замечая обожжённый кирпич, поехавший с потолка прямо над ним.

— Джек! — я взорвалась криком, кидаясь наперерез. Ватные ноги не слушались, будто увязали в бескрайнем болоте. Раскалённый воздух затормаживал. Сквозняк откинул дым на потолок, закрыл от обзора падающий кирпич. Я толкнула капитана плечом, сбивая с ног. Просвистела падающая сверху тяжесть, и об голову раскололся кирпич. В ушах загудело. Темнота перекрыла обзор.

Тихий звон. Голубой свет сквозь веки.

— Ковалёва вышла из комы.

Я распахнула глаза. Вместо знакомых лиц — медицинские маски. Вместо привычных пейзажей — экран с изломанной линией пульса.

— Нет! — я заметалась по постели, путаясь в трубочках и проводках, тянущихся от приборов к моему телу. — Нет!

— Пришла в себя! — восторженно присвистнул человек в белом врачебном халате, после чего наклонился надо мной и с издевательской ухмылкой, которая чувствовалась сквозь маску, выдохнул мне в лицо: — Полторы мили, капитан!